Джордж Мартин - Умирающий свет (сборник)

Она не старше одиннадцати-двенадцати. В худеньком неловком теле пробуждается грация, наливаются юные грудки, и год назад пришла первая кровь. Водопад гладких серебристо-золотых волос струится почти до земли. На миниатюрном личике – огромные глаза, они глубокого фиолетового цвета. Лицо словно вылепленное. Ее, конечно, специально вырастили такой: генетическое программирование, превратив толстосумов Лилит и Фелланоры в ослепительных красавцев, озолотило магнатов Шрайка.

Когда Хар привез мне девочку, ей не исполнилось еще и семи, но разум ее уже померк, она превратилась в скулящее животное, остатки сознания агонизировали в темной камере черепа. Хар сказал, что такой ее и купил. Она была дочерью казненного за политический террор главаря фелланейских гангстеров. Его близкие, друзья и слуги были убиты или превращены в безмозглых кукол для утех победивших врагов. Так утверждает Хар. И я ему верю. Она моложе и красивее, чем я, даже в свою невозвратную первую молодость на Эше, где безымянный юноша подарил мне стеклянный цветок. Я надеюсь носить эту дивную плоть столько же лет, сколько носила мое родное тело. И, как знать, возможно, в один прекрасный день я увижу в зеркале свое лицо.

Я пропускала их через себя одного за другим – через свою мудрость к новому рождению; по крайней мере им хотелось в это верить.

Высоко над топями, заперевшись в башне, я готовилась к ним в зале перемен. Мое Нечто выглядит не слишком внушительно: большая грубо обработанная чаша из какого-то неизвестного ковкого сплава темно-серого цвета и тепловатого на ощупь. По краю чаши через равные промежутки сделано шесть ниш. Это сиденья – жесткие, тесные, неудобные, рассчитанные явно не на людей, но все-таки сиденья. Со дна чаши поднимается узкая колонна, вверху колонна расширяется и раскрывается, словно бутон, образуя подобие блюдца, на котором должен восседать… титул выбирайте по вкусу. Господин Боли, властитель Разума, повелитель Жизни, дарующий и отнимающий, катализатор, хозяин. Все это – я, последнее звено в цепочке, восходящей к Белому и, вероятно, к стародавним временам, к создателям, к неизвестным, что изготовили эту машину на заре далеких веков.

Зал в башне несколько театрален, но это моих рук дело. Округлые стены и сводчатый потолок изготовлены из тысяч кусочков обсидиана. Некоторые кусочки такие тонкие, что сквозь них пробиваются серые лучи солнца Кроандхенни. Другие потолще и почти непрозрачные. Цвет у всех кусочков один, но тысяча оттенков, и, если приглядеться, можно увидеть грандиозную мозаику жизни и смерти, грез и кошмаров, боли и экстаза, пресыщенности и опустошенности, всего и ничего – они сливаются, перетекают друг в друга снова и снова, по кругу без конца, словно уроборос – змея, пожирающая собственный хвост. Каждый кусочек уникален, хрупок и остр как бритва, и каждый – часть огромной картины, огромной, черной и эфемерной.

Я разделась, отдала одежду Раннару. Блюдце открыто сверху, но глубокое. Я забралась в него и приняла позу лотоса – самую удобную, учитывая форму Нечто и сложение человека. Внутренние стенки бутона покрылись влагой. Капли черно-красной жидкости выступали на сером металле, наливались, тяжелели, потом лопались и струйками крови стекали по гладким изогнутым стенкам на дно. Там, где жидкость соприкасалась с моим обнаженным телом, кожа загорелась огнем. Поток становился быстрее и обильнее, пламя ползло вверх по телу, пока я не погрузилась в него наполовину.

– Вводи, – приказала я Раннару. Сколько раз это повторялось? Я сбилась со счета.

Сначала привели призы. Хар Дориан вошел с татуированным парнишкой.

– Сюда, – небрежно бросил он ему, указывая на сиденье и похотливо улыбаясь мне.

Молодой убийца и отпетый негодяй отшатнулся от провожатого, потом обреченно занял указанное место. Брейдже, мой биомедик, привела женщину. Обе были под стать друг дружке – бледные, толстые, рыхлые. Брейдже хихикнула, закрепляя кандалы на щиколотках покорной подопечной. Третий, слеток, сопротивлялся, извиваясь и громко хлопая огромными бесполезными крыльями. Разъяренный гигант Джонас с подручными запихнули его в нишу. Гверн издал высокий пронзительный свист, от которого заложило уши. Хар Дориан ухмыльнулся.

Креймура Делуна внесли его прислужники.

– Туда, – указала я, и они неловко усадили его на предназначенное место. Запавшие узкие глазки старика метались в глазницах, словно крошечные хищные зверьки, губы причмокивали, словно новое рождение уже свершилось и он искал материнскую грудь. Он был полуслепой и не видел мозаики; зал казался ему просто темной комнатой с черными стеклянными стенами.