Василий Щепетнёв - Хроники Навь-Города

Ничего, пусть принимают за собачку. Умный щенок до старости дружок, а что может быть лучше, нежели считаться дружком — особенно для разведчика? А в том, что он теперь разведчик, следопыт, нет никакого сомнения. С детства мечтал быть следопытом, вот мечта и сбылась.

Радуйся, что на четвереньках бегать не приходится!

Он представил себя на четвереньках. Дико? А тарк перед ним — не дико? Всё — дело привычки. Пара поколений, и главенство тарков будет восприниматься извечным, незыблемым и нерушимым.

Наверное, и этот тарк давит ему на сознание, раз приходят совершенно паникёрские мысли. А вот его сабелькой-то надвое!

Но бить в спину некуртуазно… Да и вообще, чушь. Тут не саблею махать требуется. Во всяком случае, сейчас. Думать нужно. Соображать.

А соображение подсказывало: наблюдай. Старайся увидеть как можно больше. Держи руки вместе, а уши врозь.

Тарк шёл неторопливо, даже вальяжно, но Фомин едва поспевал за ним. Обманная медлительность, опасная.

Перед дверью, на этот раз высокой, двустворчатой, тарк обернулся:

— Вот и пришли.

Ободрив человека, тарк лапой толкнул дверь.

Багровый свет хлынул из проёма, как клюквенный кисель из опрокинутой кастрюли. Чуть с ног не сбил. Впечатление чисто психологическое, а мышцы невольно напряглись, готовясь противостоять потоку света. После голубенькой люмы впечатление совершенно потрясающее.

Орфей спускается в фотолабораторию. Дедушка Фомина не признавал новомодных штучек и занимался фотографией по старинке — изготавливал фотоэмульсии по древним рецептам (то есть это для Фомина древним, а для дедушки — рецептам его молодости), наносил их на пластинки, ходил по окрестностям с массивной двухпудовой камерой и снимал чёрно-белые пейзажи, которые потом печатал на особливой бумаге. Пейзажи эти он посылал дочке, матушке Фомина, на Марс. У них, конечно, было множество современных картин с Земли, мобильных, объёмных, цветных, ароматизированных, но многие предпочитали именно дедушкины работы, и маме никогда не приходилось ломать голову над вопросом, что подарить друзьям на праздник. Сосед по крылу, Жан Кретьен, тоже пробовал себя в старинной фотографии и соорудил фотолабораторию, там-то Фомин и видел фотофонари, испускающие тёмно-вишнёвый свет. Но что-то не заладилось у дяди Жана, и тот бросил свои занятия, подарив один из фонарей Фомину. Тот поставил его у изголовья койки и ночами в багровом свете читал старинные бумажные книги, которые так любил его отец…

Воспоминания были столь ясными, столь красочными, столь чёткими и столь неуместными, что Фомин поёжился: верно, это тарки копаются в его голове.

Или, напротив, мозг защищает себя от непрошеного вмешательства, вызывая старые образы в качестве дымовой завесы.

Зал, в который привёл его тарк, был естественной пещерой. Карстовой — он насмотрелся таких на Марсе. Но над ней поработала не только вода, но и чьи-то руки. Или лапы. Напоминал этот зал римский дворик — с триклинием и прочими как-их-там-бишь принадлежностями. Только вместо патрициев на ложах возлежали тарки.

Освещался зал чашами вишнёвого огня, стоящими на треножниках. Кто сказал, что диапазон зрения тарков совпадает с человеческим? Может, красный им милее, ярче, краше и светлее?

Тарк-с-бронехода подошёл к столу и положил на него цисту.

— Вот что передали нам с Земли.

Тарк, что возлежал справа, взял цисту самым обыкновенным образом, лапами, раскрыл, извлёк свиток и начал читать.

Другой тарк рыкнул, но не свирепо, не страшно, словно позвал слугу. Что-что, а свистеть тарки, похоже, не умеют.

И точно — из неприметного хода выбежал человек с подносом, уставленным чашами с едой.

Тарк двинул головой, и человек понятливо склонился и так, в полупоклоне, просеменил к Фомину.

— Ты кушай, кушай, — тарк-с-бронехода поощрил Фомина. — Это вкусно.

Хлеб-соль или косточка хорошей собачке?

Человек застыл перед Фоминым. Красавец. Греческий бог. Аполлон. И одет — хитон белого цвета (то есть, возможно, белого, нужно делать поправку на освещение), пояс же с камнями, здорово смахивающими на рубины.

Лицо гладкое, без морщин. И выражает… А не поймёшь, что оно выражает. Смотрят глаза в глаза, а — пустота.

Он пальцами отломил кусочек чего-то похожего на лепёшку. Поднял забрало. На удивление, серой не пахло. Ничем не пахло — или это по контрасту с замкнутым пространством рыцарских доспехов?

Он осторожно надкусил лепёшку.

Обыкновенная лепёшка, грибная, навьгородская.