(Алексрома) Ромаданов: Оживи покойника

Звонок оборвался. Федор подошел к зеркалу в прихожей, осмотрел свою экипировку и остался ею доволен. "Хоть сейчас к челюскинцам на льдину", - подмигнул он своему отражению, отмечая в себе все возрастающий энтузиазм. "А что, и полетим!" - сказал он вслух довольно уверенно, затем прошел в гостиную и уселся в кресло (ему почему-то представлялось, что если каким-то чудом ему и удастся полететь, то только в кресле).

Часы показывали без шести минут полночь. И тут на Федора нахлынуло ощущение, что он выступает главным действующим лицом некоего дурацкого розыгрыша. "Скорее бы полночь, а то совсем запарюсь, - расстегнул он верхнюю пуговицу телогрейки. - Ну и мудак же я! Хорошо хоть не видит никто. Хотя чем черт ни шутит... теперь недолго ждать осталось, досижу честно до двенадцати, разденусь - и сразу в кровать, а то завтра на работу вставать в семь: черная суббота, мать ее!" Без двух минут полночь все три лампочки люстры начали синхронно мигать. Сперва они мигали очень часто, как испорченная трубка дневного света, потом - все реже и реже - и, наконец, совсем потухли. Федор посмотрел в окно: в доме напротив свет горел. "Это уже интересно", - почти обрадовался он, уверяясь в том, что не напрасно потеет. Однако он все сильнее ощущал себя в роли человека, по ошибке занявшего в цирке место подсадки и только в последнюю минуту начавшего подозревать что-то неладное.

В следующий момент он ощутил, как по всему телу разливается необычайная легкость, мышцы расслабляются, а голова становится прозрачно-ясной. Затем он заметил, что руки как бы сами по себе плавно отделяются от подлокотников и медленно поднимаются вверх, а ноги, выпрямляясь, отрываются от пола. И тут... кресло отлепилось от зада и уплыло вниз! "Вот это фокус!" - не удержался Федор. Он теперь находился в той же позе, в которой сидел всего секунду назад в кресле, но преспокойно висел в воздухе, касаясь макушкой плафона люстры. Понемногу его тело распрямилось и вытянулось параллельно полу по стойке смирно, а люстра, висевшая до этого над самым лицом, равномерно и неуклонно поплыла назад.

"Чертовщина какая-то", - насторожился Федор, осознавая, что движется вперед ногами по направлению к окну. Он предпринял отчаянную попытку опуститься на пол, приказав телу принять вертикальное положение, но оно не послушалось, точно парализованное. Федора это крайне встревожило: он ощутил себя в шкуре животного, которого, всячески успокаивая, ведут в клинику, чтобы усыпить. Окно приближалось все быстрее... "Летающий фиксируется намертво", - ударила ему кровь в голову, и только тут он с животным ужасом осознал всю непоправимость того, что вот-вот должно произойти. Нечеловеческим усилием, так, что слезы брызнули из глаз, он в последний раз попытался вырваться из невидимых тисков, но тело лишь слабо дернулось и тотчас замерло, став неподвижнее гранитного монолита. Он закричал, но рот его не открылся, и этот утробный крик никто, кроме него самого, не услышал; мысли его окаменели, превратившись в монумент с высеченной по поверхности фразой "летальный эффект"; в его зрачках выпукло отразилась верхняя часть белой рамы окна, сквозь стекло которого он беззвучно выплывал на пустынную зимнюю улицу. На свет фонарей зрачки не отреагировали.

4. Нам разум дал стальные руки-крылья...

Очнулся Федор от ударившего в лицо порыва обжигающе-холодного ветра. Прямо перед его глазами неторопливо проплывала сверху вниз белая стена крупнопанельного двенадцатиэтажного дома, в котором он жил на третьем этаже (квартира N 18). Радуясь тому, что ничего страшного, как будто, не произошло, Федор принялся любопытства ради заглядывать в освещенные окна. Поначалу он, правда, опасался, что его самого увидит кто-нибудь из соседей по дому, но потом вспомнил, как сам неоднократно, выглядывая через закрытое окно освещенной комнаты в темноту, не видел почти ничего, кроме отражения собственной физиономии.

Светящиеся за двойными стеклами кубические пространства комнат напоминали аквариумы, населенные непомерно большими рыбами. На седьмом этаже две такие рыбки стояли друг напротив друга с широко открытыми ртами, словно готовились заглотить наживку: это происходил очередной раунд семейных баталий в квартире таксиста Мальвина. Сам Мальвин то размахивал перед собой руками, будто отбивался от пчел, то разводил ими, приседая, будто раскрывал меха гармони, а его пухлая жена (домашняя кличка - Колобок) мелко трясла багровыми бульдожьими щеками, извергая проклятия, которые доносились до Федора лишь бульканьем воздушных пузырей. Окна восьмого этажа были наглухо зашторены, а на девятом пэтэушник Игорек танцевал медленный танец с возвышавшейся над ним на полголовы блондинистой девицей, интенсивно манипулируя руками под пушистой кофточкой партнерши. На 10 и 11-м этажах света не было, но зато на 12-м Федора ждал сюрприз: миловидная учительница химии Шестакова по прозвищу Мензурка, в которую Федор был влюблен в восьмом классе, сидела в халатике на краю кровати и, широко расставив ноги, вдумчиво намазывала кремом белые ляжки.