* * *
На торжественную часть они, разумеется, не пошли, потому что Щеглу все торжества всегда были до лампочки. Водки им тоже не дали, потому что официально никакой водки не было и не предвиделось. Они нашли укромный, но неплохо освещённый уголок за декорациями к "Орлеанской деве", и Щегол спешно пролистал все шестьдесят семь эскизов, а потом неторопливо просмотрел их заново, раскладывая в ему одному понятном порядке. Потом, наконец, положил всё это на вязанки хвороста для костра Жанны д'Арк и спросил:
- Овсов, что ты видишь, когда смотришь на бабу?
- То есть? - растерялся Алексей.
- Вот я, когда смотрю на бабу, вижу себя. С ней. Глебушка Несытин видит титьки и попку. А Сёма Кержевич видит стихию - воду, огонь, ветер... А что видишь ты?
- Я, Арсеньич, когда смотрю на женщину, вижу женщину. По крайней мере, пытаюсь увидеть. И у меня это, как правило, получается. А вот теперь, извините, не получилось.
- И не могло получиться, Овсов!
- Почему? - спросил Алексей.
Щегол не стал отвечать. Аккуратно сложил эскизы и засопел - не то обиженно, не то раздражённо, - завязывая тесёмки планшета, а потом вдруг спросил:
- Она у тебя что-нибудь взяла?.. - И, видя, что Алексей не понимает, переспросил: - Ну, хоть что-нибудь из этой кипы ты ей подарил?
- Да, - сказал Алексей. - Два эскиза.
- И она взяла? Оба?
- Она их сама выбрала. Я хотел оставить ей все, но она выбрала только два.
- Ого! А вот у меня она не взяла. Ни одного. Зато дала... А тебе?
- Что - мне?
- Тебе она дала?
- Что именно?
- Ты её трахнул?
- Как... - опять растерялся Алексей. - Какое это имеет значение?
- Вот именно. Вот об этом я и толкую. Ты, Алёшка, не женщину видел, когда на неё смотрел. Ты видел богиню. И богиня у тебя и получилась.
- Может быть, вы и правы, - медленно сказал Алексей. - И даже наверняка правы. Но это ваша правота, Арсеньич. Не моя.
- Ну-ну-ну, опять обиделся. А я, между прочим, завидую тебе, Алексей Чепрак! Это ведь не каждому дано: смотреть на блудницу и видеть богиню! Гораздо проще - наоборот... Мы все очень разные, Алёшка. Вот возьми меня. Для меня весь мир - зеркало. И пишу я - только автопортреты, ты это знаешь? - Алексей кивнул. (Щеголихин считался мастером натюрморта, хотя писывал всё. И пейзажи, и портреты, и автопортреты, разумеется, тоже. Но каждую свою работу он называл: "Автопортрет № такой-то" - название не для выставок, а для себя и для тех немногих, кто знал об этом. Алексей знал.) Я - самокопатель. Или, если угодно, нарциссист... А Сёма - аналитик. Физик-теоретик в живописи.
- Пижон ваш Сёма, - вставил Алексей.
- Ну и пижон, ну и что? Одно другому не мешает. Он художник, и очень своеобычный. Для него Вселенная - результат взаимодействия стихий и элементов, и он её анализирует и разлагает. У него что ни пейзаж, то теорема, и чертовски убедительная... Саша Лунный - психолог, причём не просто психолог, а психоаналитик.
- Фрейдист?
- Во-во. Он всё видит через призму своего полового члена, у него даже паровозы - на сексуальной тяге...
- А Несытин? - спросил Алексей.
- При чём тут Глебушка? - возмутился Щегол. - Я о художниках говорю!
- А-а...
- Вот чёрт, совсем сбил с толку старого человека... Про кого я ещё хотел сказать?.. Да шут с нами со всеми! Я к тебе подбирался. Ты, Алёша, сам хочешь быть зеркалом для Вселенной. Не разлагать её на элементы и не искать в ней себя, а объективно отражать объективную реальность. Это невозможно. Ты поставил перед собой невыполнимую задачу, в принципе невыполнимую. Ты романтик, Алексей Чепрак, ты живёшь не в своём времени. И я тебе завидую... На! - он протянул Алексею планшет. - Доведи эту работу до конца, ладно? И пойдём, наконец, выпьем водки.
Водки Алексею хотелось, но не только водки. Больше всего ему хотелось понять, почему Лада (Не Лена, не Лолита, не Лариса, а - Лада, Ладушка, теперь он это знал абсолютно точно. У неё было множество других имён, начинающихся с самых разных букв алфавита, но русичи называли Её именно так - Лада...), почему она выбрала именно эти два эскиза, первый и сорок седьмой. Два далеко не самых удачных. И даже самых не. Именно эти два Алексей никогда и ни за что не смог бы завершить. Потому что они были ("Или - будут?" - ослепила догадка) завершены совсем в других веках: первый - в пятнадцатом, а сорок седьмой - в семнадцатом. И радужное платье у неё в ногах Боттичелли изобразит не волной, а створкой раковины, а вместо книги, прислонённой к стене, Веласкес нарисует зеркало...