Александр Щеголев: Раб

Наконец, комната. С ней, конечно, дело обстояло сложнее: слишком уж много там скопилось живого мяса. Но ничего! Холеный нашел рюкзачок, вытащил оттуда зажигалку, улыбнулся. Затем вывернул пробки.

Стало абсолютно темно.

Оказывается, на улице был поздний вечер. Почти ночь.

Погас телеэкран, веселье замерло, воцарилось полное недоумение. Преодолев брезгливость, Холеный вошел в комнату. Стараясь поменьше соприкасаться с липкой шевелящейся массой, пополз. Ступая по чему-то мягкому, шарахающемуся из-под брюха, слушая отвратительные ругательства, он добрался до окна, встал, плеснул на занавески остаток драгоценной жидкости и поднес руку с зажигалкой. Был ясно виден его сгорбленный силуэт.

- Я облил квартиру бензином, - сказал человек отчетливо. Тут же наступила тишина. - Если не верите, проверьте. Только что облил занавеску. В руке у меня зажигалка, и сейчас я подожгу вас, ребята.

Через секунду кто-то пискнул:

- Точно! Бензином воняет...

- Во, псих! - кто-то выдохнул.

И тогда комната взорвалась воплями.

Чтобы в квартире никого не осталось, понадобилась еще секунда. А впрочем, возможно, чуть больше. Массовка удирала шикарно, побросав одежду, забыв про партнеров, разыграла перед узкой дверью безобразную сцену и разбежалась, даже не поблагодарив хозяина - первыми, разумеется, мужчины, за ними остальные. Какое-то время лестница содрогалась от беспорядочного топанья. И все стихло.

Несколько мгновений Холеный мучался вопросом: где он должен находиться? В квартире? На лестнице? Остаться в квартире - значит умереть. Выйти на лестницу - продлить страдания. "Я должен страдать", - понял Холеный, испытав облегчение. Он побрел к выходу, прощаясь с грудой мебели в комнате, с загаженными обоями, разбросанными кассетами, журналами, фотографиями. И почти уже совершил задуманное, но тревожная мысль остановила его. "Не так, - подумал он, поморщившись. - Неправильно я делаю."

Человек вернулся в комнату, наощупь нашел витую декоративную свечу и, бережно держа ее, вышел на лестничную площадку. Люмпа не было, словно и не лежал он здесь вовсе, словно не покидал эту квартиру. Очевидно, две девочки-подружки сжалились над ним, убегая, взяли с собой. Холеный бросил в коридор оставшуюся бутылку с бензином - она лопнула, коротко вскрикнув. Зажег сухой фитилек. А затем, дрожа от возбуждения, воспользовался маленьким уютным пламенем, чтобы превратить свой дом в пылающий факел.

Скатившись по лестнице, стрелой пронзив дворик, человек ворвался в телефонную кабину:

- Пожар! - простонал он в трубку. - Пожалуйста, приезжайте скорей! и назвал точный адрес.

Исполнив долг возвратился во дворик - не удавалось ему вырваться из крошечного замкнутого мирка! Он вошел в чужую парадную, располагавшуюся с противоположной стороны от скверика, и поднялся на последний этаж, избегая смотреть на устрашающие багровые всполохи, отблески которых проникали сюда сквозь окна лестничной клетки.

Это место удивительным образом походило на его собственную лестницу. Здесь было точно так же холодно и тоскливо, отличались только номера квартир. Человек сел на ступеньку, и лишь тогда позволил себе целиком отдаться безнадежности, преданно ходившей вместе с ним весь день, полюбившей его в тот самый миг, когда исчезла дверь Кельи. Он заплакал. Его лестница навсегда осталась по ту сторону дворика. Навечно.

Трудно понять этого человека.

Он не видел хаоса, не видел паники, что сотрясали дом напротив. Не стал наблюдать и за работой пожарной команды. Он спрятал лицо в ладонях и заставил себя думать о том, что же теперь делать, но ничего возвышенно-светлого в голову не приходило, сохранились только вялые, мелкие, суетные мысли, и он тихо завыл - не удержал в груди черного, глухого отчаяния. Ему было невыносимо страшно. Он осознал, что готов на все. На что?.. На все! "Елки-палки, зачем я психую? - произнес он, жестоко кусая губы. - Чего я добиваюсь, в самом деле! Что мне надо?"

Мне надо домой, - вдруг понял человек. - Домой, в Келью. Пора возвращаться.

Он осмысленно огляделся по сторонам. Последний этаж, чужие равнодушные стены. Впрочем, стены всюду одинаковы. Совершенно безумная надежда спасла погибающий рассудок. Человек подумал: "Какую из стен выбрать?", и после недолгих колебаний решил - ту, что выходит на улицу. Он поднялся. Надо просто хорошо попросить, - подумал человек, и, ощущая глупую неловкость, опустился на колени - медленно, неумело. В его исполнении это выглядело очень забавно... На лестнице было пусто - почти как ТАМ, над головой помаргивала тусклая лампочка - похоже на ТОТ свет. Как просить? - он растерялся. Как?.. Как умеешь, по другому не получится. И он начал говорить, сбиваясь, лихорадочно подыскивая слова, не думая о том, что его может услышать посторонний, боясь лишь одного - что не услышит Она. Человек говорил вслух, его негромкий голос тыкался в углы, полз по ступеням, иногда неуверенно замирая, иногда оживляясь на длинных фразах, а когда связность речи ускользала, человек наклонялся вперед и прикасался сухими губами к штукатурке. Вероятно, так молился бы верующий в храме. Но во что верил он - сжегший имя, сжегший дом?