Дмитрий Щербинин - Падаль

Спустя несколько часов он, опустив плечи, брел среди покрытых копотью войны, болезненно стонущих машин и танков. Где-то совсем уже близко за городом ухало, часто сотрясали землю громкие разрывы... Он сжимал в кармане тот самый, отброшенный им в далекую звездную ночь ножик. Как казалось ему с той памятной ночи небесная глубина все время была скрыта холодной грязной занавесью и если занавесь эта и прорывалась где-то, так совсем ненадолго и у самого горизонта.

Быть может, и было солнце, и свет звезд в эти дни, да он их не видел. Не мог больше вырваться он из маленького, клубящегося в кровавой пыли мирка...

Вот и теперь, весь мир сжался для него в узкий, орошенный кровью коридор, железные изукрашенные погнутыми крестами стены которого двигались в зыбком, леденящем кожу мареве, отплывали назад. И между этих стен шевелились, заходясь часто руганью раздраженные безликие существа и Иван без конца твердил про себя:

"Вот они эти ничтожества, подонки разрушившие мой мир. Гонимые великой силой они бегут поджав хвосты. Испуганы теперь, следы свои заметают, пытаются скрыть сотворенное; да не скрыть теперь - нет! Ведь среди этих раздраженных, думающих о том как бы только поскорей ноги унести есть ведь и те, кто прибивали тогда солдата к забору! И те кто другого штыками кололи и женщину и младенца..."

Он увидел какого-то, по-видимому, отбившегося в общий суматохе от своей части солдата. Он, как и Иван, вжав голову в плечи брел по обочине дороги. По его неровной походке видно было, что он очень устал, шел издалека и, быть может, был ранен, но из-за грязи этого точно было не понять.

- Вот он, - от волнения заговорил вслух Иван, - этого то подонка я сейчас и прирежу. Точно это он был тогда во дворе - помню, как он смеялся, когда гвоздь нашему солдату в руку вбивал! - так с гневом, голосом совершенно безумным выкрикивал он и плотная слюна стекала из его рта. И он действительно убедил себя что этот безликий, уставший солдат был тогда во дворе больницы - он хотел себя убедить, представить этого солдата полным злодеем - чтобы вымести на нем всю накопившуюся за адские месяцы ярость.

Быстрым шагом он подошел к нему и прошипел:

- Эй ты, посмотри на меня, узнаешь?

Солдат, не осознавая, что это к нему обращаются, шел дальше. Тогда Иван схватил его за плечо.

- Что, не понимаешь меня, фашист проклятый? Не понимаешь, да?

Солдат вскинул голову и усталыми, сонными глазами заскользил по лицу Ивана - совсем еще мальчишка, усы только пробиваются над верхней, припухлой губой, худющий, бледный, с огромными синяками под глазами.

- Не понимаешь меня, да? Ну и хорошо! Но вот это ты должен понять - это то все понимают! - он достал из кармана несколько дней назад "взятую" у "карапуза" маленькую бутыль с водкой. При этом совершенно не понимая, что он делает из другого кармана он выхватил и нож.

В его замыслы входило отвести его в какой-нибудь закуток, подальше от дороги, напоить там этой водкой и затем совершить задуманное. Но даже ночью в наполненном тишиной сарае (отступая немцы перерезали всю живность), когда он обдумывал этот свой незамысловатый план, мысли его летели беспорядочно, срывались панически из стороны в стороны, дрожали, как и зыбкий осенний воздух. Теперь же он совершенно не понимал, что делает; словно бы в его тело вселился демон, он уже не мог остановиться...

Бутылка выпала и, булькнув в луже, была смята, размолота в острую пыль оглушительно дребезжащей, горой живого железа, которая двигалась с ними рядом.

Сжимавшая нож, рука Ивана дернулась вперед...

Солдат, все еще не понимая, что происходит, все еще находясь в своем маленьком мирке, в котором передвигал он ногами и, как казалось ему, стоял на месте - почувствовал, как острая боль ворвалась в его живот - именно туда нанес Иван первый удар. И он не закричал, чем непременно привлек бы внимание, а отшатнулся от этой боли назад. Его сознание уже было замутнено и ему чудилось, что там позади стоит мягкая кровать, на которой он сможет спать долго, долго... мягкая, со взбитыми подушками кровать...

Но позади него был почти двух метровых подорожный ров, и оступившись он, так и незамеченный никем рухнул в него. Иван скатился следом.

Там, на дне рва, в грязи они сцепились - солдат, пробужденный наконец нестерпимой болью, и рычащий от ярости Иван. Истекающий кровью солдат по прежнему не издавал ни звука - он забыл, что у него есть рот, ибо слишком долго он прибывал в одиночестве... Иван неудачно упал на дно оврага, он вывихнул руки и выронил нож и теперь сжимал со всей силы дрожащие руки на шее солдата. Тот же, вырываясь, раздирал его лицо давно не стриженными ногтями, все норовил выцарапать Ивану глаза.