Дмитрий Щербинин - Падаль

Он, слегка покачиваясь, стоял перед "жердью", и буравил его мутными, ненавидящими глазами, и этот, обычно невосприимчивый к чувствам "низших существ" фашист отдернулся; сморщился, словно от удара, и сам с размаха ударил Ивана в щеку...

И переводчику казался теперь невозможным ночной разговор, он чувствовал себя оскорбленным, показавшим свою слабость перед низшим существом. Теперь и его глаза налились бешенством. И он взорвался в истерическом визге:

- Свинья! Рус свинья! Гр... Не смьеть на мьяне так смотреть! Раб! Р... Раб! Свинья!

Быть может, Иван тут бы и вцепился в него и перегрыз, как разъяренный и голодный волк, ему глотку, но тут захлебывающееся, словно тонущее в болоте, стрекотание мотора привлекло его внимание. В последние дни, не так уж часто по улицам Цветаева ездили машины и мотоциклы, но все же никого их напряженным гулом нельзя было удивить. Но этот захлебывающийся треск привлек внимание Ивана; в прерывистом рокоте мотора послышались ему панические нотки, словно бы мотор кричал на всю, занесенную грязью, забрызганную кровью, изуродованную землю: "Они гонятся за мной, только бы побыстрее укатить... др-др-др... только бы побыстрее укатить, подальше от них... др-др-др...". И Иван даже не удивился, что слышит и понимает голос машины он давно уже ничему не удивлялся, и часто слышал голоса кровавой пыли или же детишек с изуродованными, гниющими телами. Вот и теперь, без всякого удивления, но в величайшем напряжении повернулся он на улицу и увидел - это был немецкий мотоцикл с коляской, ничем непримечательный, весь залепленный грязью, но все же мотор его панически кричал: "Они гонятся за мной!"

Ханс, почувствовав то же, что и Иван, осекся, посмотрел на мотоцикл и побледнев, так, словно увидел собственную смерть, длинными шагами переместился в окруженный хороводом пожелтевших яблонь дом.

Иван же, вернулся в сарай; наскоро, но с величайшим трудом запихал в свой желудок, приготовленный Марьей завтрак, затем ласково потрепал дрожащей рукой Сашу, посмотрел на Иру и поспешил убежать от этого глубокого, мудрого, совсем не детского взгляда - он поцеловал Марью и вновь выбежал в слякоть. Там он подобрал из маленького мутного ручейка брошенный ночью нож; вода обожгла его своим ледяным прикосновением, пальцы разом онемели, но он все же положил нож в карман...

Уже идя по улице, туда, где у разворота дороги стоял порученный ему грузовик, он неожиданно ясно понял: "...За этим испуганным мотоциклом ползет по земле искореженная железная громада; когда-то она сотрясала мой Цветаев несколько дней, но теперь она раздавлена силой куда более могучей, и ничто не остановит эту силу, я чувствую ее - это сила гнева, я сам когда-то был ее частью - я чувствую - она кипит и во мне. Я чувствую приближение ее, могучей и несокрушимой, она сметет всех этих "жердей" и "карапузов" и даже не заметит..."

Как в скором времени выяснилось, он был прав: навалившаяся на нашу землю, увенчанная загнутыми крестами сила дрогнула, переломилась и медленно, но неудержимо, уже агонизируя поползла назад...

Иван, когда-то был частью той, возросшей теперь неимоверно силы, и теперь, хоть и оторванный от нее, он все же мог чувствовать ее приближение. Он чувствовал и то, что окружающее его уже умирает, агонизирует, но он, все же, сам принимал участие в этой агонии. И в этот, и в последовавший за ним день, и через семь дней, и даже через две недели, когда отступающие войска заполнили город и сотрясали его разжиженные улицы, он сидел, стараясь не о чем не думать за рулем грузовика и слышал, толи в бреду, толи наяву доносящиеся из кузова стоны и вопли.

Запомнился ему один размытый слякотью, холодный день начала ноября: слышна была уже где-то за лесами канонада, и все чаще ревели сокрытые холодным покрывалом небес самолеты, а на улице все чаще попадались машины из которых доносились адские вопли раненных. И лица фашистов вновь стали испуганными, видно было, что нервы их напряжены до предела, и, казалось, каждый из них, готов был пригвоздить, для своего расслабления, хоть кого-нибудь к забору.

В тот день ему приказали ехать в городскую тюрьму: там, в ее обнесенном огрызнувшейся колючей проволкой дворе стояло уже несколько грузовиков... Иван видел, как немецкие солдаты в черных перчатках раздраженно, с отвращением стали выносить из тяжелых, режущих своими острыми гранями воздух, ворот что-то... Зачем-то он стал приглядываться, что они тащат обычно то он старался поменьше смотреть по сторонам. Сам не знал он, какая сила заставила его тогда внимательно выйти из грузовика, навстречу им...