Фредерик Пол - Врата. За синим горизонтом событий

Но она выздоравливала, Эсси. Быстро выздоравливала. Ямы под глазами постепенно стали лишь темными пятнами. Трубки извлекли из ее ноздрей. Ела она как поросенок. У меня на глазах она поправлялась, грудь ее полнела, бедра начинали приобретать силу и стать. «Мои поздравления врачу», — сказал я Вильме Лидерман, когда перехватил ее на пути к пациентке.

Она мрачно ответила: «Да, она неплохо продвигается».

— Мне не нравится, как вы об этом говорите, — сказал я. — В чем дело?

Она смягчилась. «Да ничего, Робин. Все анализы хорошие. Но она так торопится!»

— Ведь это хорошо?

— До определенной степени. А теперь, — добавила она, — я должна идти к пациентке. В любой день она может встать, а недели через две вернуться к нормальному образу жизни. — Вот это новость! И как неохотно я ее услышал.

Все эти недели что-то нависало надо мной. Висело, как рок, как шантаж старого Пейтера Хертера, которому мир ничего не может противопоставить, как гнев хичи из-за нашего вторжения в их комплекс и их внутренний мир. А иногда это казалось новыми возможностями, новыми технологиями, новыми надеждами, новыми чудесами, ждущими исследования и использования. Вы решите, что я делаю различия между надеждами и тревогами? Неверно. И то, и другое отчаянно пугало меня. Как говаривал старина Зигфрид, у меня большие способности не только к вине, но и к тревогам.

И если подумать, то мне было о чем беспокоиться. Не только Эсси. Когда достигаешь определенного возраста, начинаешь рассчитывать на некую стабильность в жизни. Что, например? Деньги, например. Я привык к богатству, а теперь моя юридическая программа говорит, что я должен подсчитывать каждый пенни. «Но я пообещал Хансу Боуверу миллион наличными, — сказал я, — и собираюсь заплатить. Продай что-нибудь».

— Я уже продал , Робин! — Он не сердился. Он не был запрограммирован для этого, но он может выглядеть несчастным и таким и выглядел.

— Продай еще. От чего лучше избавиться?

— Ни от чего «лучше», Робин. Пищевые шахты обесценились из-за пожара. Рыбные фермы еще не оправились от потери мальков. Через месяц-два…

— Через месяц-два деньги мне не понадобятся. Продавай.

— А когда я отключил его и вызвал Боувера, чтобы узнать, куда присылать миллион, он выглядел искренне удивленным.

— Ввиду действий Корпорации Врат, — сказал он, — я думал, вы расторгнете наш договор.

— Договор есть договор, — ответил я. — Юридические формальности могут подождать. Они не имеют особого значения.

Он мгновенно что-то заподозрил. Почему люди всегда подозревают меня именно в тех случаях, когда я стараюсь быть честным? «Почему вы так относитесь к законности?» — спросил он и потер макушку. Опять обгорел на солнце?

— Я никак не отношусь, просто никакой разницы нет. Как только вы отзовете свой судебной запрет, его тут же навяжет мне Корпорация.

За хмурым лицом Боувера появилась моя секретарша. Она была похожа на доброго ангела, что-то шепчущего на ухо Боуверу, на самом же деле она сказала мне: «Шестьдесят секунд до напоминания мистера Хертера».

Я совсем забыл, что старый Пейтер дал нам еще одно четырехчасовое предупреждение. Я сказал Боуверу: «Пора подготовиться к следующему удару Пейтера Хертера». И отключился. На самом деле меня не тревожило, помнит ли он, я просто хотел окончить разговор. Очень большая подготовка не требовалась. Очень предусмотрительно со стороны Пейтера было каждый раз предупреждать нас и потом педантично наносить удар точно в указанное время. Для таких домоседов, как я, все равно. Другое дело пилоты и автомобилисты.

Однако оставалась Эсси. Я на всякий случай заглянул, чтобы убедиться, что в данный момент ее не моют и не кормят, что к ней не подсоединены катетеры. Ничего подобного. Она спала, спала нормальным сном, золотые волосы раскинулись по подушке вокруг головы, она слегка похрапывала. По пути к своему удобному стулу перед коммуникационным терминалом я ощутил в мозгу старого Пейтера.

Я стал настоящим ценителем вторжений в мозг. Ну, это не особая редкость. Все человечество стало таким уже двенадцать лет, с тех пор как этот глупый мальчишка Вэн начал свои полеты на Пищевую фабрику. Его приступы были самыми тяжелыми; они длились долго, и он делился с нами своими мечтаниями. Мечты обладают властью: мечты — это нечто вроде высвободившегося безумия. По контрасту легкое прикосновение Джанин Хертер было почти неощутимо, а педантичные двухминутные дозы Петера Хертера напоминали уличный сигнал: останавливаешь машину, нетерпеливо ждешь, пока сменится сигнал, и едешь дальше своим путем. Я чувствовал то же, что и Пейтер: возраст, иногда голод или жажду, один раз угасающий гневный сексуальный порыв одинокого старика. Садясь, я напомнил себе, что и на этот раз ничего особого не будет. Похоже на легкое головокружение, когда слишком засидишься в одной позе: когда встаешь, приходится немного подождать, пока это ощущение уйдет. Но на этот раз оно не уходило. Все начало расплываться перед глазами из-за того, что я как бы одновременно смотрел двумя парами глаз. Невыразимый гнев, тоска одинокого старика — без слов: как будто кто-то шепчет, а я не разбираю слова.