Фредерик Пол - Врата

Меня зовут Робинетт Броудхед: вопреки своему имени, я мужчина. Мой психоаналитик (я зову его Зигфрид фон Психоаналитик, хотя, конечно, это не его имя: у него вообще нет имени, потому что он машина) по этому поводу получает немало электронного удовольствия.

- Почему вас беспокоит, что некоторые считают это женским именем, Боб?

- Меня не беспокоит.

- Тогда почему вы постоянно об этом вспоминаете?

Он раздражает меня, вспоминая о том, что я вспоминаю. Я смотрю на потолок с подвешенными мобилями и светильниками, потом в окно. На самом деле это не окно. Движущаяся голограмма прибоя на мысе Каена; программирование Зигфрида очень эклектично. Спустя немного я говорю: "Меня так назвали родители, с этим я ничего не могу поделать. Я произношу Р-О-Б-И-Н-Е-Т-Т, но остальные обязательно произносят неверно".

- Вы знаете, что можно поменять имя.

- Если я это сделаю, - говорю я, и я уверен, что прав, - ты скажешь, что у меня навязчивое желание защитить свои внутренние дихотомии.

- На самом деле я скажу, - говорит Зигфрид со своим тяжелым механическим юмором, - что не нужно использовать специальные психоаналитические термины. Я был бы благодарен, если бы вы просто сказали, что чувствуете.

- Я чувствую, - в тысячный раз отвечаю я, - что я счастлив, у меня никаких проблем. Да и почему бы мне не быть счастливым?

Так мы играем словами, и мне это не нравится. Мне кажется, что в его программе какая-то ошибка. Он говорит: "Скажите мне, Робби, почему вы несчастны?"

Я ничего не отвечаю. Он настаивает: "Я думаю, вы обеспокоены".

- Вздор, Зигфрид, - говорю я, испытывая легкое отвращение, - ты всегда так говоришь. Я ни о чем не беспокоюсь.

Он вкрадчиво заявляет: "Нет ничего плохого в том, чтобы сказать, как себя чувствуешь".

Я снова смотрю в окно, я сержусь, потому что начинаю дрожать и не знаю почему. "Ты мне надоел, Зигфрид, понимаешь?"

Он что-то отвечает, но я не слушаю. Гадаю, зачем я трачу здесь свое время. Если есть человек, имеющий все основания для счастья, то этот человек я. Я богат. Хорошо выгляжу. Не стар, и к тому же у меня Полная медицина, так что в следующие пятьдесят лет я могу быть любого возраста - по выбору. Живу я в Нью-Йорке под Большим Пузырем; тут может позволить себе жить только очень богатый и к тому же известный человек. У меня летние апартаменты, выходящие на Тапанское море и на плотину Палисейдс. И девушки сходят с ума из-за моих трех браслетов-"вылетов". На Земле не очень много старателей, даже в Нью-Йорке. Все дико хотят услышать мой рассказ о том, что там на самом деле в туманности Ориона или в Большом Магеллановом Облаке (Разумеется, я не был ни в одном из этих мест. О том единственном интересном месте, где я побывал, я не люблю говорить).

- Если вы действительно счастливы, - говорит Зигфрид, выждав положенное количество микросекунд, - зачем вы приходите сюда за помощью?

Терпеть не могу, когда он задает вопрос, который я и сам себе задаю. Не отвечаю. Ежусь на матраце из пластиковой пены, снова занимая удобное положение; чувствую, что сеанс предстоит долгий и мерзкий. Если бы я знал, почему мне нужна помощь, зачем бы она была мне нужна?

- Роб, вы сегодня неразговорчивы, - говорит Зигфрид в маленький динамик в голове матраца. Иногда он использует очень жизнеподобный манекен, который сидит в кресле, постукивает карандашом и время от времени насмешливо улыбается. Но я ему сказал, что нервничаю из-за этого. - Почему бы вам просто не сказать мне, о чем вы думаете?

- Я ни о чем особенном не думаю.

- Расслабьтесь. Говорите все, что придет в голову. Боб.

- Я вспоминаю... - говорю я и замолкаю.

- Что вспоминаете, Роб?

- Врата?

- Это скорее вопрос, чем утверждение.

- Может, так и есть. Ничего не могу поделать. Именно это я вспоминаю: Врата.

У меня есть все основания помнить Врата. Там я добыл деньги, браслеты и все остальное. Я вспоминаю тот день, когда покинул Врата. Это был, сейчас сообразим, 31 день 22 орбиты, значит, отсчитывая назад, шестнадцать лет и несколько месяцев с того времени, как я оставил Землю. Тридцать минут спустя после того, как меня выписали из больницы, я получил деньги, сел на корабль и улетел. Не мог больше ждать ни минуты.

Зигфрид вежливо говорит: "Пожалуйста, Робби, говорите вслух, о чем вы думаете".

- Я думаю о Шикетее Бакине, - отвечаю я.

- Да, вы упоминали его, я помню. А что же о нем?

Я не отвечаю. Старый безногий Шикетей Бакин жил в соседней комнате, но я не хочу обсуждать это с Зигфридом. Я корчусь на своем круглом матраце, думая о Шики и стараясь не заплакать.