Нина Пунтус - Город дождя

– Убили! – кричала насмерть перепуганная девушка у гадального шатра в джинсовой куртке, на которой виднелись пятна крови.

Когда мимо меня быстро проскользнула тёмная фигура вампира, я уже не сомневалась в том, что случилось. Должно быть, избирательному Миру доставило особое удовольствие поужинать предсказательницей. Я опустила глаза и увидела у своих ног лежащую рубашкой кверху гадальную карту из колоды Таро.

Одна моя школьная подруга (её звали Айгуль) увлекалась эзотерикой, и часто гадала мне на этих картах. Я не придавала этому особого значенья, хотя многое из её прогнозов сбывалось. Потом её сестра сошла с ума, и она прекратила этим заниматься, увидев в этом какую-то связь со своими занятиями. Странная была девушка…

Мне стало любопытно, и я подняла карту. Восемнадцатая карта Старших Арканов – Луна. Насколько я помнила, она указывала на заблуждение, предательство, страх. Айгуль что-то говорила о страхе познания истины, непознанных сумрачных глубинах, тёмной стороне луны. Жаль, что я не всегда внимательно слушала её. Я ещё раз взглянула на карту – изображение немного отличалось от того, что было на карте моей подруги, но в целом передо мной развернулся похожий завораживающий вид: две одинокие башни стояли напротив друг друга в ночной долине, залитые призрачным лунным светом, между ними проходила пустынная дорога; она спускалась к небольшой луже, из которой выползал огромный краб; недалеко от него, по краям дороги сидели волк и собака, тоскливо воя на многоликую луну. Страх и одиночество – вот, что я чувствовала, глядя на эту карту. В этом городе я давно перестала верить в случайность, поэтому почти не сомневалась в том, что это был какой-то знак. Но что я должна была понять? Откуда мне было знать, что таилось в этих башнях, куда вела эта тёмная дорога, что свело на одном пути волка и собаку? Возможно, мне предстоял какой-то важный выбор, в котором было легко ошибиться. Я даже была готова пойти и посоветоваться с гадалкой, но Мир так некстати убил её.

Становилось прохладно, но уходить пока не хотелось. Я подошла к большому пылающему костру, который развели специально для отдыхающих, и, протянув к огню ладони, стала греть руки. Потом я нащупала в кармане найденную у шатра карту и, последний раз взглянув на неё, бросила тайные знаки в пламя. Карта зашипела на меня, как разгневанная кошка, но вскоре утихла. Костёр разгорался и потрескивал, посылая в небо красные искры. Как же там было темно и пусто без звёзд. Рядом со мной стоял один из участников представления, облачённый в костюм рыцаря. Я спросила его о том, откуда приехала его труппа, но, как и ожидала, получила мутный ответ. Однако он оказался не скучным собеседником: стал рассказывать мне о величественном замке и красоте окрестностей, в которых он вырос, о славных сражениях, в которых он участвовал, прекрасной леди, чьей руки он отчаянно добивался. Я приняла его игру, и вместе мы сложили интересную балладу о жизни и приключениях отважного героя. Мне было приятно общаться с ним, к тому же я так давно ничего не сочиняла. Моя муза умерла немного раньше меня. Я знала, что она тяжело больна, но не теряла надежды спасти её: порхала вокруг неё, пела ей загадочные воздушные песни, поила лечебным нектаром из редких волшебных трав. Я старалась, чтобы в её комнате, из которой она больше не выходила, всегда пахло полевыми цветами, дождливым шёпотом осени, влажным прикосновением тёмного озера; я хотела, чтобы в её маленькой одинокой комнатке, где она постоянно лежала на тяжёлой дубовой кровати и смотрела на равнодушные часы с механической кукушкой, всегда звучали проникновенные мелодии классиков, чувствовалось дыхание близких душ, слышалось, как ветер медленно перелистывает страницы древней пожелтевшей измятой книги, которую уже не могут прочесть её полуослепшие глаза. Я хотела, чтобы она слышала, как за окном шумит ручей, как разговаривает лес, как тоскливо воют там прирученные ею серебристые волки. Порой она слабо улыбалась мне в полутьме, просила открыть окно, вдыхала слабой грудью запахи жизни и снова говорила о смерти. Я смотрела на её свежее молодое лицо, которое оставалось красивым даже в своей смертельной бледности, на её длинные мягкие волосы, тускнеющие с каждым днём, на её прекрасные малиновые губы, которые всё больше любили молчание, и старалась не плакать. Она никогда не любила, когда её жалели, хотя я не знала никого, кто бы хранил в себе такое чистое и сострадательное сердце. Я садилась на подоконник, смотрела на далёкие снежные горы, где бродили непокорные вихри, и вспоминала о том, как мы мечтали с ней однажды забраться туда, на самую непостижимую высь. Она умела мечтать... Я никогда не отходила от её постели, лишь ненадолго – для того, чтобы собрать прохладную росу с альпийских незабудок, музыку дня с высоких и мудрых деревьев, краски вечерних пейзажей. Всё это я приносила ей, но она лишь грустно вздыхала и отворачивалась к холодной облезлой стене. Ночью, когда восходила таинственная луна и по старой привычке заглядывала к ней в комнату, мне было особенно тоскливо. Я ещё помнила, как за спиной у неё вырастали эфирные синие крылья, с которых при лёгком взмахе сыпалась лунная и звёздная пыльца, я ещё помнила, какие хрустальные песни она пела своим мелодичным сказочным голосом, я ещё помнила, как могли сиять её выразительные, наполненные Вселенной, глаза. Но она не хотела больше петь о луне, у нёе даже не было сил просто подняться. Наверно, она бы давно ушла, если бы не чувствовала, как больно мне с ней расставаться. Я закрывала окно, чтобы царственная луна больше понапрасну не тревожила нас, не будила уснувшие сны, наполняя глаза дрожащими каплями, и тихо сидела на краешке её ветхой кровати. Так умирала моя тень.