Любен Дилов - На поющей планете. (Сборник)

В сущности, я продолжаю страдать не только из-за потерянных лет. Мой доклад приняли с доверием, хотя в моей записывающей аппаратуре не сохранилось ни звука, ни образа. Казалось, все было стерто мощным магнитным полем. Все мои сведения они оценили как логичные и разумные. Но я все больше теряю уверенность, что этот разговор действительно состоялся. Наверное, из-за отсутствия каких бы то ни было зрительных воспоминаний мне все явственней кажется, что я летел по какому-то замкнутому кругу через время-пространство, что разговор с голосом будущего состоялся только в моем сбитом с толку деформацией времени мозгу. Потому что именно замкнутый круг заставляет задавать бессмысленные вопросы, чтобы получать бесплодные ответы.

Что такого сказал мне этот голос, чего бы я и сам не мог сказать?

И вот я сижу перед диктофоном — загубленный, раздвоенный человек, развалина прежнего монумента космонавта-испытателя! Врачи продолжают подштопывать меня и уверяют, будто я буду трудоспособным еще лет двадцать, но мне столько не надо. Хватило бы сил лет на пять, — столько-то они мне гарантируют, — а там первым полечу через новый туннель, когда будут готовы сооружения на Марсе.

Только этим и держусь. А иногда мстительно веселюсь, как вот сейчас, когда стараюсь подстроить каверзу тем, кто утверждал, будто они читали эти мои воспоминания: время от времени силюсь продиктовать что-нибудь другое, совсем не то, но в последний момент меняю решение. Я-то ведь не знаю, что они читали! Значит, опять-таки я в дураках. И тогда мне становится по-настоящему весело: я вижу, как в определенный день там, в будущем, торжественно возлагают венки и держат речи перед Памятником первым хрононавтам, под которым я лежу рядом с Тюниным.

Хрононавт! Громкое слово, обозначающее существо, немногим отличающееся от шимпанзе, которых по традиции первыми выстреливали во время. Верно, тут нужна храбрость, но мало ли других профессий, где требуется готовность пожертвовать жизнью! Новое, которое я открыл, состоит вот в чем: легче проститься с жизнью, чем с собственным временем. А за это, пожалуй, и впрямь стоит соорудить памятник. Но поскольку мое открытие пришло позже, а сам я полетел в будущее с обезьяньей наивностью и страхом, то и памятник не может не таить — где-нибудь под фундаментом — немножко иронии. А много ли наберется таких памятников, в которые не была бы вмурована ирония времени?

Это, конечно, тоже — только мое видение, сказка, вроде сказки про орла, который ест твою плоть, чтобы вынести тебя из нижнего царства в верхнее.

Конец записи

Подобие травы, которое они помяли при переноске багажа, пружинисто выпрямлялось.

— Готово, — сказал пилот и отряхнул руки, хотя никакой пыли здесь не было. — Смотрите, как выпрямляется! И какую песню она сейчас поет? Радуется или ругает нас на все корки?

— Возьмите аппарат и послушайте, — отозвалась женщина и с любезной готовностью протянула руку к наушникам, висевшим на ее высокой груди, точно ожерелье.

Ее можно было отличить от спутника только по этим двум выпуклостям, четко обрисовывавшимся под защитным костюмом: маска дыхательного аппарата закрывала всю нижнюю половину лица. Оба они были в одинаковой одежде, одного роста, смотрели одинаково кротко и терпеливо. Ее голос резонировал в маске, и пилот почувствовал, что предпочитает мелодию этого голоса всем мелодиям планеты. Она была здесь единственной женщиной, и он не знал ее: антропологи, муж и жена, ушли в джунгли до того, как он прилетел на планету. Шесть месяцев они не имели никакой связи с базой!

— Спасибо, уже наслушался. А вам удалось разобраться в их языке? — пилот помог ей подняться по висячей лесенке; пока она поднималась в орнитолет взгляд его на секунду задержался на ее бедре, но он тут же виновато повернулся к мужу: — Давайте, доктор, нам пора!

Антрополог придирчиво осматривал поляну, на которой они с женой ждали, когда за ними прилетят. Нельзя ничего оставлять! Чтобы местное население потом не ломало себе голову... Пилот знал инструкции. Ему тоже вдалбливали: пуговка, винтик, оставленные на планете, уже будут вмешательством в ее жизнь. Он еще пошутил тогда: планета запоет великую песнь о пуговке богов... Он не знал, что планета очень скоро осточертеет ему и начнет пугать своим молчанием.

На Земле ее называли Поющей Планетой, забывая ту подробность, что все ее шумы и звуки лежали выше верхнего и ниже нижнего порога человеческого слуха. Посредине царила загадочная тишина. Без наушников-трансформаторов можно было сойти с ума от этой тишины, а в наушниках — от тысяч странных мелодий, которые долетали отовсюду одновременно, впиваясь в кору мозга. Идти с трансформаторами по джунглям означало продираться сквозь еще более непроходимые джунгли звуков и шумов. Каждый росток и каждая уродливая зверюшка непрерывно произносили свой собственный ультра- или инфраречитатив. Как выдержали эти двое целых шесть месяцев, не произнося ни звука, чтобы не вспугнуть аборигенов? Свой багаж антропологи притащили на поляну через джунгли, за десять километров; пришлось два раза сходить туда и обратно, потому что племя аборигенов, которое они исследовали (определенно гуманоидного типа), могло испугаться орнитолета, хотя единственным его звуком был шум от движения крыльев. Его вида аборигены испугались бы вдвойне: на планете не было летающих существ.