Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)

– Для того, чтобы несколько экспедиций успели сделать ряд наблюдений, – продолжил инспектор, – дыра должна быть не уже сорока километров. Это означает, что мы должны прорвать озоновый слой на площади в тысячу двадцать квадратных километров. Только тогда свет звезд достигнет земной поверхности и попадет, скажем, в кварцевые спектрографы. Выгоднее создавать такие «дыры» ближе к вечеру, потому что солнечный свет ведет реакции, вновь и вновь порождающие озон. Созданная к вечеру «дыра» может держаться всю ночь. Конечно, врачи протестуют против таких опытов, но есть ледяные пространства Арктики, Антарктики, есть безжизненные сухие пустыни. И, кроме того, – он задумчиво посмотрел на портьеру, – от излучения можно укрыться.

Я не перебивал инспектора, ожидая удобного момента. Даже его слова о том, что практически несложно создать некие газообразные вещества-дезозонаторы (например, смесь водорода и аммиака), меня ничуть не поразили. Я уже слышал подобные лекции, читал об этом. И улучив момент, кивнул на портрет Бестлера:

– А он? Тоже физик?

– Нет, что вы. Он социолог. Он альфа-лидер. Он первый заговорил о том, что история – не наука. Он доказал на многих примерах то, что заключения, сделанные, скажем, на основании изучения событий средних веков, сколь бы тщательно они ни проводились, не могут быть полезными для прогнозов будущего…

Я прервал инспектора:

– Загар на коже вызывает ультрафиолетовое облучение?

Он внимательно посмотрел на меня:

– Конечно.

– Обсерватория занимается проблемами озонового слоя?

– Как частной задачей, – поправил меня инспектор. – Всего лишь как частной задачей.

– Тогда при чем тут история? И что делает социолог, альфа-лидер, как вы его назвали, среди физиков? Это же Норман Бестлер, правильно?

– Да. Остальной мир знает его под этим именем.

– О каком мире вы говорите?

– Из которого вы прибыли.

«Обитель помешанных, – подумал я. – Они все тут такие?»

– А Хорхе Репид и его напарники – они тоже социологи? Или физики? Они из какого мира?

Инспектора мои слова не смутили.

– Они из будущего. Они настоящие патриоты, Маркес. – Оказывается, он с самого начала знал мое имя. – Эти парни выполняют ответственную работу. Такую, что вы невольно стали их сообщником! Неважно, хотели вы этого или нет. Конечно, – улыбнулся он, пытаясь смягчить свои слова, – у вас есть возможность утешиться, ведь в некоторых обстоятельствах самый сильный человек не может ничего сделать.

Он поставил меня на место. И я уловил наконец истинную связь между угоном самолета и обсерваторией «Сумерки», между выжженной сельвой и озоновой «дырой» в атмосфере. По крайней мере, мне показалось, что я понял.

И ночью я думал об этом.

Время от времени стены вздрагивали.

Я не выдержал, встал и поднял плотную портьеру.

Сквозь завесу листвы и ветвей прорвались тревожные вспышки, будто неподалеку стартовала ракета…

Казалось, обо мне забыли.

Несколько дней я провел наедине с портретами.

К изображенным на них людям я привык. Но не к свастике.

Зачем, думал я, разрешили мне в день появления связаться с шефом? Только ли потому, что я никак не мог выдать своего местоположения, а значит, местоположения станции? Или просто для того, чтобы сбить с толку шефа? Но тогда зачем уже на другой день меня отдали в распоряжение любителя цапель эгрет? Кто стрелял? В меня стреляли или в водителя? Чего хотел от меня Отто Верфель во время короткой странной беседы на острове? Если моего побега, то почему не подал знака, который бы я действительно понял? Наконец, обсерватория «Сумерки»… Почему – сумерки? Время нарушения природного равновесия, когда человек перевозбужден, когда им овладевает беспричинная тревога, или что-то еще?

Подняв портьеру, не выспавшийся, я смотрел в окно и вдруг увидел группу людей.

Они спокойно шли по бетонной дорожке под аркой зеленых лиан, и я невольно позавидовал их спокойствию. Первым шел инспектор. Очень официальный, очень прямой. В штатском костюме, который не выглядел на нем чужим, но и не казался естественным. Рядом, печатая шаг, шел один из тех, кто спорил в клубе о войнах и о том, что невозможность предотвращения их самой природой заложена в наши мозги.

Третьим был Норман Бестлер.

Я различил на его длинном лице выражение крайнего удовлетворения.

Что он предложил на этот раз? Какую идею? Я вдруг вспомнил, как был раздосадован, даже взъярен Бестлер, когда на одной из лекций в ночном дискуссионном клубе в Сан-Пауло студенты стащили его с трибуны. В тот вечер Бестлер чуть ли не впервые заговорил перед широкой публикой о нейрофизиологической гипотезе, которая, по его словам, сама собой вытекала из теории эмоций, предложенной в свое время Папецом и Мак-Линном и подтвержденной якобы многими годами тщательной экспериментальной проверки. Он говорил о структурных и функциональных отличиях между филогенетически старыми и новыми участками человеческого мозга, которые если не находятся в состоянии постоянного острого конфликта, то, во всяком случае, влачат жалкое и тягостное сосуществование. «Человек, – сказал тогда Бестлер, – находится в трудном положении. В сущности, природа наделила его тремя мозгами, которые, несмотря на полнейшее несходство строения, должны совместно функционировать. Древнейший из них по сути своей – мозг пресмыкающихся, второй унаследован от млекопитающих, а третий полностью относится к достижениям высших млекопитающих. Именно этот мозг сделал человека человеком. Выражаясь фигурально, когда психиатр предлагает пациенту лечь на кушетку, он тем самым укладывает рядом человека, лошадь и крокодила. Замените пациента всем человечеством, а больничную койку ареной истории, и вы получите драматическую по существу картину. Именно мозг пресмыкающихся и мозг простейших, образующие так называемую вегетативную нервную систему, можно назвать для простоты «старым» мозгом, в противовес неокортексу – новому чисто человеческому мыслительному аппарату, куда входят участки, ведающие речью, а также абстрактным и символическим мышлением. Неокортекс появился у человекообразных в результате эволюции полмиллиона лет назад и развился с быстротой взрыва, беспрецедентной в истории эволюции. Скоропалительность эта привела к тому, что новые участки мозга не сжились еще как следует со старыми, и накладка оказалась чревата последствиями: истоки неблагоразумия и эгоизма – вот что прячется в таком соединении наших мозгов! И нам некуда деться от бомбы, которую мы в себе носим». Вот после этих слов студенты, недовольные тем, что Бестлер приравнял их мозг к мозгу лошади и крокодила, стащили его с трибуны. «Зачем вы дразните людей?» – спросил я Бестлера на пресс-конференции. Он только рассмеялся.