Владимир Свержин - Парадоксы полковника Ржевского

– И как же на самом деле вышло?

– Как вошло, так и вышло, – хмыкнул Ржевский. – Речь не о том. Видя мое непонимание, этот шустрила попытался вырвать у меня зонт! Это у меня-то, у которого эскадрон французских кирасиров безуспешно пытался вырвать из рук их собственного полкового орла! Да и зонт славный был, только намедни купленный у бродячего торговца за серебряный рубль!..

…Словом, братец, закон я в тот вечер и впрямь нарушил, причем не стреляя и не вынимая сабли из ножен. Но как потом выяснилось, вовсе не тот, о котором мне кричал тамошний верзила. А пистолет его, кстати, на ковре в кабинете висит. Так себе, плохонький пистолет, но все же память…

– Но каков же был закон, который вы едва не нарушили? И при чем тут лошади?

– Как, ты еще не догадался?!

Ответ смотрите на с. 191.

– Не желаешь ли еще кофейку перед отъездом? Полковник Ржевский с грустью поглядел на гостя, собиравшегося обратно в полк. Кратковременный отпуск подходил к концу, и пропитавшийся истинно гусарским духом корнет Синичкин уже видел себя впереди эскадрона, овеянным славой и украшенным наградами.

– Лично мне больше нравится с кардамоном, как варят его на Святой Земле, – продолжал Ржевский. – Но коли вздумаешь, можно и по примеру Фридриха Великого – с горчицей и шампанским. Как по мне, отвратительная бурда, но тут уж дело вкуса.

– А кстати, все не решался спросить, – с хитрым видом произнес корнет. – Правду ли рассказывают, господин полковник, что в молодые годы в полку вы были членом суда?

– Ишь ты, юный охальник! Шалить удумал? Шутку эту скабрезную я давно знаю. Не великого ума завистник ее сочинил. Грезил, поди, об амурных победах, аж слюной истек, вот и придумал. Но вот что я тебе скажу: да, был. Правда, уже и не так, чтобы в особо молодые годы. В ту пору я уже в подполковничьем чине состоял, на Кавказе гусарским дивизионом командовал у генерала Ермолова – соратника моего, друга и благодетеля. Уж сколько раз за годы службы он мою буйную голову выручал – с утра начни рассказывать, к вечеру не управишься. Сам, что скрывать, наказывал сурово, ну да я на него не в обиде. Все поделом. Но и ценил – за удаль, отвагу и лихость бесшабашную. И всегда отличал наградами и доверием своим. А что в столице порой его представления к чинам да орденам как-то вдруг «терялись» – не его вина. Уж больно много шаркуны придворные да штабные «немогузнайки» ко мне счетов имели. И ежели вспомнить, не только они. Но об этом в другой раз как-нибудь расскажу. Пока же слушай такую историю.

В офицерском суде чести в ту пору много дел не случалось, да и откуда им взяться: у нас всяк свой маневр знал и берега ясно видел. Трусов промеж гусар не бывало да и мздоимцев тоже. Транжиры, было дело, случались, но в чужой карман ни за монетой, ни за словом не лезли. Так, если кто лишку хлебнет или гульнет не в меру – тут да, острастку давали. Не без того. Однако главная беда все же была вполне естеством человеческим предопределена: как нашим молодцам не кидать пылкие взоры на местных красавиц, тем паче, уж чем-чем, а прелестными девицами Кавказские горы весьма богаты. И наши удальцы у них немалым успехом пользовались. А вот у отцов их – совсем наоборот.

Как-то, помню, стояли мы в крепости Грозной, и примчался туда один из местных старейшин, кипит – точно самовар, того и гляди, кипяток из носика хлынет. По его словам, некий поручик Печуркин, за дуэль к нам из столицы переведенный, увез из селения внучку этого самого князька. Калыма, против обычая, не уплатил, благословения не получил – темной ночью тайком умыкнул. Подговорил одного из родичей девицы, коня ему подарил отменного, кинжал в серебре, тот и помог гусару с возлюбленной сбежать.

Вот на этого самого поручика в суде офицерском управу и искали. Соображали, что, если по горскому обычаю его жизни лишат, Ермолов осерчает, и от селения того даже имени не останется. Но с другой стороны, если не по нраву горцам окажется судебный приговор – как искра, аул займется, все мужчины рода с оружием поднимутся, чтобы кровью позор смыть. А к чему нам такая морока? Какой ни есть, а клан-то замиренный, по-местному называется тейп.