Павел Пепперштейн - Диета старика

Такие вещи, как "внимание", "понимание", "восприятие", "рецепция", - имеют как технический, так и экономический смысл. В течение 60 - 80-х годов "внимание " было экономически более свободным, более оснащенным, в силу чего в центре внимания культуры находились достаточно сложные и требующие нюансировки вопросы, связанные с характером и функционированием знаковых систем, с сложными, по своей природе, структурами языка, речи, кодов и т. п. 90-е годы (возможно, в силу пресловутого "конца века " и общей логики декадансов) это время, когда экономические ресурсы внимания урезаны, внимание находится на "полуголодном режиме ", в силу этого обстоятельства оно способно (речь идет, разумеется, об абстрагированном, "внимании культуры ") удержать в поле своего зрения только простейшие, элементарные трансгрессии.

Только такие "простейшие" ходы вызывают в наше время, на бессознательном уровне, что-то вроде приступов коллективной благодарности. Производя нечто предельно простое, трансгрессивное, неоригинальное, что-то вроде младенческого кала, мы только лишь можем сделать культуре (возбужденной технологическими "возможностями "и бесконечно зажатой и фрустрированной экономическими "невозможностями ") услугу: в акте элементарной трансгрессии мы становимся самоокупаемыми.

Младенческий "первосон ", напоминающий лужу белого клея, это то пятно непонимания, пятно невинности, которое мы можем подарить культуре, для залатывания очередной "дыры в бюджете ". Сказка, рассказываемая засыпающему ребенку, этот нарративный эквивалент убаюкивания, чья задача - поставить на конвейер онейроидности ряд сцепленных между собою фантазмов, чья "штамповка"способна, с одной стороны,развязать фантазирование (иллюстрирующее нарратив по ходу его разворачивания) в сторону сна, и с другой - внести в сон ряд контрапунктов, несущих на себе священные коды коллективной предначальности. Мы имеем, с одной стороны, народную сказку, рассказанную - согласно партитуре - няней, этой "убийцей Эдипа " - и, с другой стороны, сказку, рассказанную "от фонаря " или "от пизды ", то есть сказку с выдутой, выветренной архаической подкладкой, "модернизированное" сцепление фантазмов, апеллирующее уже не к коллективному, а к индивидуальному предначальному - к младенческим кошмарам и фантазиям, связанным с гипертрофированными категориями веса, объема, времени й прочих "экономических" весомостей. Мотив застревания во времени и не-катарсиса, мотив вечной и неразрешимой беременности, негаснущий "день сурка ", то клейкое место, называемое полумифическим словом "сингулярность ", лежит в центре этих нерожденных, несостоявшихся сказаний.

Москва, 12 апреля 1995

Айболиту подогнали Тянитолкая - вроде как для того, чтобы он побыстрее добирался к своим пациентам. А на деле как получилось? Тянитолкай двусторонний, двухголовый - одна голова тянет в одну сторону, другая - в противоположную. Так и перетоптывается на месте веками: тянешь его - ни с места, толкаешь - упирается. Айболит сидит на нем и молчит. Наконец подбегают какие-то:

- Что же вы, уважаемый? Вас заждались!

А Айболит отворачивается, даже не смотрит на них.

В ресторане "Пекин", что в центре Москвы, жил человек, у которого правая рука страстно любила левую. Чуть что - она к ней, обнимает, мнет, словно бы слиться хочет с ней совсем. И до таких безумств дело доходило!

Как-то раз правая заприметила, что Хозяин любит почесывать левой рукой кадык. Ну тут, как говорится, от любовной ревности помутились все двадцать шесть нижних небес. Правая дождалась, когда Хозяин уснет, подобралась к горлу - и давай душить. Чуть было не убила, безмозглая, Хозяина и себя заодно. Хорошо, что Хозяин в последний момент проснулся - видит, жизнь на волоске висит. Стал оттаскивать правую левой рукой, но правая-то сильнее, мускулистей. Навалился на нее всем телом, она вырывается, нет сил удержать.

Зовет на помощь. Прибежали друзья, люди горячие, стали топтать руку ногами. Хозяин кричит от боли, все-таки его рука. С тех пор пришлось носить на этой руке тяжелые кандалы. Правая рука висит, закованная, и шевельнуться не может. Левая иногда к ней из жалости подбирается украдкой, погладит чуть-чуть, чтобы утешить. Только любовь может довести до такого неистовства.

Про одного старика распустили слухи, что он вроде как приказал долго жить. А на самом деле он просто засиделся в одном ресторанчике, сошелся с тамошними - то и дело ему подносят что-нибудь вкусненькое, развлекают, рассказывают про всякое. Такое отличное место не сразу и найдешь!