Павел Пепперштейн - Диета старика

Как водится, молодежь затеяла танцы, пожилые сидели в сторонке. Старые фронтовые товарищи Валентин Бедрицкий-Наташин и Борис Ру-ков-Колин, обняв друг друга за плечи и покачиваясь, пели военные песни. Эйно Торс-Колин и Марио Талия-Наташин говорили по-английски и неплохо понимали друг друга. Маша Ротова-Колина и Родион Губкин-Ната-шин мастерски станцевали фокстрот, затем танго, а после, как полагается, перешли к медленным танцам, обнявшись, явно увлеченные друг другом. Обнимались, в другом углу, и Таня Грудкина-Наташина с Колей Пальци-ным-Колиным. Солидный Борис Руков помог Инге Платьиной убрать со стола после ужина. Затем он же уложил спать малолетних Антошу и Валечку Чулковых-Наташиных.

А в это время, оставшись без присмотра, одиннадцатилетние Тоня Членова-Колина и Петя Вагинов-Наташин играли в дальних коридорах дома. Тоня, громко хохоча, раскрасневшись, стремительно вбегала в Петину комнату и снова выбегала, как пьяная, в полутемный коридор. В руках она держала пластмассовую брызгалку и постоянно норовила обрызгать Петю, который, тоже весь трясясь от хохота, безуспешно уклонялся, прячась то за шкаф, то заслоняясь картонным щитом. Оба уже были мокрые с ног до головы.

В общем, хорошо прошла встреча этих двух кланов.

А может быть, просто-напросто, заброшенные непонятно в какое состояние сознания, парень Коля и девушка Наташа любили друг друга в пустом кабинете химии.

На заснеженном балконе, среди прочего хлама, располагался слесарного типа чемоданчик. Чем он был набит - все забыли. Железные замки его заржавели. Никто его не вспоминал. Не знали и его имени. А звали его - Великая Снисходительность.

Вряд ли есть кто более отвратительный, нежели Чипполино. Человек, сельский пролетарий, у которого вместо головы - огромная вонючая лу-ковигда! К тому же он еще и экстремист. Морковь шла по его следу - безуспешно. Лимоны и апельсины разыскивали этого подонка - никаких результатов. Луковый смрад - везде, а самого негодяя разве сыщешь? Да и некому больше разыскивать его.

Одному Умельцу из Прослоек поручили сварганить такое сновидение, чтобы уж не так-то легко было и отмахнуться от него. Умелец, естественно, расстарался. Достал отличное ореховое дерево, даже с остатками листьев. С крайнего Севера привез семь белых полярных волков, долго дрессировал их, пока не научил по команде рассаживаться на ветвях дерева. Затем сработал нечто вроде театральной сцены в форме окна: скрытая в бархате ветряная мельница создавала дуновение, которое приподнимало тюлевую занавеску, затем - на платиновых пружинах - медленно приоткрывалась оконная рама. Больше всего времени ушло на постановку света. Но Умелец добился того, чего хотел, - свет шел и снизу и сверху, не смешиваясь, заставляя шубы волков серебриться как седина и как снег. Сон показали одному мальчугану. Тот перепугался, побежал к врачу. Старик врач владел пером, как гребец жирным блестящим веслом: он записал сон. С тех пор люди читают и нарадоваться не могут. А Умелец только щурится, попыхивает своей цигаркой да смеется в усы: мол, у нас в Прослойках еще и не такое сработать можно.

Некий старик решил наконец быть сдержаннее в еде. Исключил мясо, все жирное, перестал есть горячее и холодное. К специям и сладостям не притрагивается. И что же вы думаете? После миллиардов лет несправедливости что-то в мире стало поправляться. Исчезли войны, уменьшилось число катастроф. Люди и животные вроде как поменьше стали испытывать неприятных ощущений. А потом и вообще все стало хорошо, без гадостей. С этого и надо было начинать, господа!

Погружаясь в бездну, подумали: не испугаться ли? Вроде не слишком-то ласково отзываются о бездне. А потом поняли - пугаться никакого смысла нет. Бездна наполнена тьмой, но самой приятной - сладкой, как черничный кисель, и полезной, как чернила. А в глубине - столько развлечений, что описать не хватит и тысячи языков. Здесь находятся существа, которых называют "шутками Бога", созданные в состояниях игривости и остроумия. Вот хотя бы одно - огромное, как гора, живет в темноте, но располагает крошечной зажигалкой. Им полностью владеет любопытство по отношению к своему телу: оно все чиркает зажигалкой, то один кусочек себя осветит, то другой: то грот, то выступ, то бугорок на себе. И с таким неподдельным интересом смотрит на это - никаких сил нет удержаться от хохота! А ведь смеяться просто неприлично: оно же никак не может сложить все эти крошечные освещенные кусочки в какую-либо цельную картину. Но зато увлеченность у него - увлеченность такая, что можно и позавидовать!