Шарон Ротбард - Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

Второе слабое звено в сюжете о Белом городе – это границы реальности, которую он в себя включает. Когда невозможно изменить существующую городскую реальность политическими методами и вместо них используются архитектурные, разговор о такой архитектуре и таком городе неизбежно переходит в плоскость политики. В случае с Белым городом этот нарратив, похоже, изо всех сил старается держаться в рамках архитектуры, в полном согласии с модернистской идеей о том, что независимый художественный дискурс способен нейтрализовать политический. И все же при ближайшем рассмотрении история Тель-Авива выдает себя тенденциозностью, с которой она подбирает одни факты и отбрасывает другие.

Прежде всего, этот сюжет складывался исключительно в контексте мировой и израильской архитектуры. Он пересыпан именами бесчисленных архитекторов, пронизан отсылками к архитектурным направлениям и архитектурным достопримечательностям, сдобрен архитектурными дискуссиями, которые веками ведут между собой западные и европейские критики. В целом архитекторы Тель-Авива 1930-х годов были скорее пассивными слушателями, нежели активными участниками идейных битв, в которых рождалась идеология модернизма, и, несмотря на это, вдруг – ни с того ни с сего – теоретические споры о независимости форм и функций, внешнего вида и содержания архитектуры стали главной темой в историческом нарративе Тель-Авива. Можно подумать, город возрастал не среди садов Яффы, а на мощеных улицах Веймарской республики. Никто не хватился, почему оказалась забыта важная информация о том, что происходило ближе к дому, под боком, в Ахузат-Байте, в самом Тель-Авиве. На самом деле, если не считать нескольких упоминаний о фактах европейской истории, таких как закрытие Баухауса и эмиграция евреев после Второй мировой войны, история Белого города не содержит отсылок к официальной истории, какой мы ее знаем, – Истории с большой буквы, с «большим топором» [95].

Эта нехватка исторической перспективы, возможно, объясняется тем, что большинство зданий, возведенных в 1930-е годы и относящихся к интернациональному стилю, построены в Яффе, которая некогда была значимым арабским городом, а не в Тель-Авиве. История Белого города, похоже, намеренно игнорирует этот факт. В самом деле, если не считать вызывающего отмежевания Дани Каравана от «ориентализма», во всей архитектурной истории города вообще нет упоминания об арабах (или, что было бы естественней, об арабских архитекторах). И это несмотря на то, что данная история предположительно прославляет интернациональный стиль . Оказывается, в нее включали не всех: архитекторы, которым посчастливилось попасть на ее страницы, либо европейские евреи, либо немцы.

Но вместо того чтобы подумать об этих упущениях, история Тель-Авива устремилась дальше по узким дорожкам академического и профессионального архитектурного дискурса, набирая обороты. В конце концов она добилась признания, вошла в список объектов Всемирного наследия и вернулась из парижского ЮНЕСКО к ближневосточной реальности, увенчанная лаврами. И вновь стала пробираться в музеи через черный ход, но на этот раз облекшись в формы национальной апологетики, заявляя: «Эти здания не просто красивы. Они правильные с точки зрении морали». Перефразируя знаменитое высказывание Людвига Витгенштейна, можно сказать, что Тель-Авив оправдывал себя и эстетически, и этически: потому что он белый, потому что построен на девственных дюнах.

Манера, в которой разворачивалась эта архитектурная история, тоже была сомнительной. В ЮНЕСКО обратился муниципалитет Тель-Авива – Яффы, подготовив и представив просьбу о включении города в список объектов Всемирного наследия. Надо ли говорить, что это не дело, когда кто-то сам себя хвалит, и не дело муниципалитета писать историю – будь то история города или история его архитектуры. Особенно если эта история идеально подходит к существующей государственной системе, в которой другие области истории, географии, археологии и архитектуры – всё подчинено задаче идеологического просвещения граждан и армии.

Смешение этих дисциплин создало прочный военно-образовательно-политический комплекс, действующий в разных формах: «Моледет» (родина) и уроки обществоведения в школе, «Знание о стране» (география) и «Боевое наследие» в армии, «Изучение Эрец-Исраэль» в университетах или просто «хасбара» [96]в политике.

Вне зависимости от контекста – просветительского, культурного, военного, политического или научного – все дисциплины, задействованные в этом комплексе, имеют общую идеологию, в которой превыше всего – сионизм и защита его интересов. В итоге в Израиле история и география отданы на откуп армии, правительственным органам, общественным организациям, научным и культурным учреждениям. Яркое проявление этого феномена – регулярное вмешательство военных руководителей (таких, например, как Игаэль Ядин, Моше Даян и Рехавам Зеэви) в вопросы краеведческой археологии и музееведения. Точно так же правительственным комиссиям поручали написание «официальной» истории Государства Израиль.