Ника Маслова - Дэн-оборванец

Препод что-то ваяет, руками размахивает, про какие-то там акцентуации вещает со страшно умным видом – а мне хорошо. Я на солнышке греюсь, рисую полянку, цветочки, грибочки. Холодрец, пусть и солнечно, но что-то так мне захотелось всё тут бросить к херам – и в лес, боровики собирать, да хоть бы польские, ну ладно – можно и зелёнки-подзелёнки. Хотя и их сейчас уже наверняка хрен с огнём найдёшь.

И тут в мой райский уголок мечты грубо вторглась чужая лапа и уволокла тетрадь со стола.

Я ему в спину: «Эй, а на чём мне писать?» – Он, не поворачиваясь: «До конца пары пять минут, обойдётесь».

Нет, ты прикинь. До конца пары какие-то минуты, а он стырил у меня тетрадь. Я побухтел для порядка, но кто меня слушал?

В углу страницы появляется схематичное изображение гриба: толстая крепкая ножка, аккуратная шляпка, намёк на прилипший листок и капли воды.

Да, выглядит он… Ну, как выглядит, так и выглядит – это ж гриб.

Рисунок зачёркнут несколько раз, потом активно замалёван.

А если он прав?

Край листа с рисунком оторван и выброшен вон.

Да, капецкий капец.

Зачёркнуто.

В общем, когда он мне тетрадь отдавал (уже не при всех), то смотрел так – я бы не хотел, чтобы на меня кто-то когда-то ещё хотя бы раз так смотрел.

«Что это?» – говорит.

Я в ответ: «Грибы. Что, не видите?»

А он улыбается, сука, и вздыхает, сука, словно никого тупее меня в жизни не видел. Как же мне захотелось ему врезать, прямо в морду, своротить нос, чтобы заляпал кровью и рубашечку свою, и костюмчик, и весь кабинет.

До сих пор руки трясутся. И морда наверняка красная, как тогда.

Почерк становится угловатым и резким, стержень царапает бумагу, буквы прыгают то вверх, то вниз.

Ладно, сейчас выговорюсь – и полегчает. Полегчает, я сказал!

В общем, Дэн, этот хрен так отжёг, ты не поверишь. Вот не зря про него болтали, не зря.

Он пальчиком обводит шляпку самого большого гриба, трёт бумагу, будто там что-то прилипло, но я же знаю: там чисто, кроме рисунка, там ничего нет.

– Хотите об этом поговорить, Геннадий?

И всё таким мерзким тоном. Словно знает обо мне что-то, словно в душу мне заглянул и всё там, как в методичке своей чёртовой, ему ясно, прозрачно и понятно.

Я чуть воздухом не подавился, когда понял, о чём это он. А он – как удав – спокойный, на спинку стула откинулся, смотрит мне прямо в глаза и дальше жжёт:

– Я ведь могу помочь вам, Геннадий. Всё, что надо, объяснить, показать. Как знаток. По грибам.

– Вы всё не так поняли.

Ага, так он мне и поверил. Я б и сам себе не поверил, такой у меня стал голос. Как у какого-то сопляка, пойманного на горячем. А я ведь, когда рисовал, ни о чём таком даже не думал. Вообще ни секунды. И так попал!

А он улыбается, сука.

Я понял, останусь – пришибу его точно. Схватил тетрадь, бегу к двери, а он мне в спину:

– Плохо, Геннадий, когда человеку не с кем поговорить, особенно о грибах.

Другим, более ровным почерком:

Что еще, Дань? Ну, я когда в дверь вывалился, расшиб локоть. Болит до сих пор.

И.

Ну же.

Эй, я всё сделал, всё написал, и где же оно, это ощущение, когда как камень с души?

Дэн, сволочь, что ж ты мне ни хрена не помогаешь! Или, думаешь, мне в такой кайф прятаться в туалете и писать эту хрень?

Вот же скотство.

Обрывки листка летят в унитаз, рёв воды, и их уже нет.

Привет, Дэн.

Написано каллиграфически правильным, чётким и разборчивым почерком.

Видел тебя вчера настоящего. Ты молодец, плечи шире, глаза жёстче, слова резче. Окреп, вырос даже, когда успел – непонятно. Мужик, одним словом.

Я хотел посоветоваться с тобой, рассказать обо всем или хотя бы о чём-то – не смог.

Извини, что я такой трус. И хорошо, что я такой трус – тебе там не до меня, свои заботы, и брат – предположительно сам-знаешь-кто в список тем для беседы точно не входит.

Ты смотрел на меня честно, открыто, похоже, гордился мной, во всяком случае, ты так сказал, и я не смог, просто не смог тебя так подвести. Начал мямлить что-то, свернул этот ненужный тебе дурацкий разговор, переключился на институтские байки, и ты расслабился, начал смеяться, шутил всё про Ленку. Шуточки гораздо ниже пояса, кстати, и ты б знал, как мне было тошно, противно тебя обманывать. А я врал тебе в глаза, ляпал языком ерунду, а ведь не трахался уже вечность. Какие ещё пять раз за ночь? Что-то не помню, чтобы у меня такое вообще было. Хотя какое это всё сейчас имеет значение?

Жирная черта пересекает страницу. К её правому краю пририсована паутина, в центре которой сидит толстый паук.