Poison Ivy - Церковь на Крите

Давид не любил ночные перелеты.

Выспаться в самолете так и не удалось, а теперь предстояло два часа трястись в автобусе. Нет, не в том комфортабельном, в котором повезут гудящую толпу туристов по побережью, а в обычном, междугороднем, без кондиционера, глотая пыль и обливаясь потом. И что такого распрекрасного в этой Греции?

Давид не любил жару, точно так же как и ночные перелеты, хотя может даже больше.

«Что я здесь делаю?» – в который раз спрашивал он себя, оглядываясь на международный терминал Ираклиона. Да какая разница, где ему быть? Возвращаться-то все равно некуда, а тут отличная возможность хоть чем-то руки занять. Сидеть дольше в огромной опустевшей квартире не было ни сил, ни желания. И так провел там два месяца после похорон бабушки, выходил только по вечерам, до ближайшего магазина и обратно. С депрессией нужно было завязывать, причем срочно, иначе он рисковал превратиться в замкнутого алкоголика и умереть от цирроза лет через пять, а то и раньше.

Он довольно хорошо ориентировался по карте, но после нескольких пересадок оказался в такой непроходимой глуши, что за последний час так и не встретил ни одного попутного автомобиля, ни даже прохожего, чтобы спросить дорогу. Хотя какой от них толк? Местные не говорили по-английски, и казалось, что ругательства на иврите, которым его научила бабушка еще в детстве, они понимают с бОльшим успехом. Кивают чего-то, улыбаются… Черт их знает!

Давид скинул походный рюкзак, чтобы немного отдохнуть, по спине катились крупные капли пота, футболка насквозь промокла. Солнце пекло нещадно, хоть и давно уже перевалило за полдень. Сверился с картой. Не факт, конечно, что автобусы ходили именно тем маршрутом, который был указан в путеводителе, но, судя по всему, топать до места назначения ему еще не меньше часа.

Ветер швырял в лицо мелкую пыль.

Давид не любил пыль ничуть не меньше жары и ночных перелетов.

В Хайфе, где он провел почти все свое детство, казалось, что зной и пыль забивают каждую пору на коже. От нее слезились глаза, и было трудно дышать. Пару раз его увозили в больницу с тепловым ударом. А однажды он упал в обморок прямо на приеме у врача. Но то было исключением. Ему было четырнадцать, а доктор был крайне привлекательным, и кажется он до сих пор мог совершенно отчетливо вспомнить прикосновение его сухих теплых рук к своей обнаженной коже. Надо же так опозориться! Наверное, именно после того случая, бабуля начала о чем-то догадываться. Она всегда была проницательной. Как же порой не хватало ее советов, да и просто долгих разговоров, сказок, бесконечных историй.

Многие ее вещи он раздал друзьям и поклонникам. Ее картины заняли свои почетные места в Национальной галерее и в частных коллекциях. Оставить что-то себе он так и не решился. Полотна должны были стать достоянием общественности и приносить радость и эстетическое удовольствие людям. Ее драгоценности он подарил сводной сестре – Эмме, она тоже любила старушку, да и к нему всегда хорошо относилась. Ему в наследство осталась квартира и по совместительству мастерская талантливой художницы – так много и так мало одновременно! Квартира, в которой он бесконечно думал и медленно спивался, маясь от безделья.

Мама, конечно, пыталась как-то его утешить, отвлечь от грустных мыслей, звала приехать в гости, но они никогда не были близки, тем более что у нее сейчас новая семья, недавно вышла замуж за какого-то пожилого богача. Так чего там мешаться?

Неожиданно на него свалилось это предложение. Оно не могло его не заинтересовать, но настроение было паршивым, поэтому он отказался. Через пару дней куратор проекта сам позвонил ему и долго уговаривал, предлагая баснословные гонорары. Деньги Давида никогда не интересовали – именно поэтому он в свои двадцать три выглядел как школьник, не имел высшего образования и определенных целей в жизни. Бабушка только подпитывала эту атмосферу, гордилась, что ее внук «свободный художник», а не офисный планктон, говорила, что он должен увидеть мир и взять все, что тот сможет ему предложить. Она никогда бы не простила, если бы он отказался от возможности поработать на Крите. Поэтому, через месяц уговоров, он наконец здесь.

Когда ему начало казаться, что дорога никуда так и не приведет, а солнце испепелит заживо, на обочине показались маленькие магазинчики, запахло соленым ветром с моря и послышалось что-то отдаленно напоминающее музыку. Ну, вот и оно! Маленький туристический рай лишь для тех, кого не пугает дальняя дорога и относительное отсутствие цивилизации. Должно быть, именно поэтому здесь так немноголюдно.