Poison Ivy - Церковь на Крите

Давид остановился возле ресторанчика под открытым небом, скинул рюкзак, достал из кармана джинсов телефон и нажал кнопку вызова. Долгие монотонные гудки заставляли его волноваться. Нужно было позвонить сразу после приземления. Вдруг что-то случилось и его вообще здесь никто не ждет…

Наконец раздался щелчок, какой-то шорох, шипящие помехи и знакомый голос:

– Пиос эне?

– Марк Александрович? Это Давид… Я немного заблудился…

– Давид? – переспросил глубокий баритон. – Шехтэр?

– Ну да…

– Так я тебя с утра жду!

– Рейс немного задержали.

Дальше Давид просто описал место, где находится. Оставалось только ждать, пока его заберет куратор. Голос у него и правда был очень приятным – он это с первого телефонного разговора отметил. Речь грамотная, полное отсутствие слов паразитов и жаргонизмов, гласные немного нараспев, как у человека, который знает несколько языков. Но когда к нему подъехал пикап неопределенного из-за пыли цвета, то Давид на пару секунд потерял дар речи.

Да, конечно, он не любил ночные перелеты, жару и пыль, но больше всего он терпеть не мог влюбляться. Просто ненавидел. Однако влюблялся часто, быстро, сильно и безответно. Влюблялся в мужчин, которым стоило бы по закону запретить быть такими красивыми и мужественными, намного старше, остроумных, интересных, идеальных во всем. А потом мучился…

– Не понимаю! Ночью все коты серые, а все мальчики могут быть девочками, – говорила бабуля, со свойственным сарказмом.

– Он же не гей! – печально вздыхал Давид над очередной несчастной любовью.

– Какая, к черту, разница? Целовать мужчину надо так, чтобы он не то, что о своей ориентации, имя свое забыл!

– Ба, ты не понимаешь, – снова вздыхал Давид.

Какой уж там! До поцелуев с объектами обожания не доходило никогда, а ведь целоваться он умел и любил. Отдавался этому делу самозабвенно, как бабуля и учила. Так, словно в последний раз, так, словно никого на свете больше не существует. Практиковался сначала на одноклассниках, потом на случайных знакомых из клубов, но отношений ни с кем строить не пытался. Хоть ему частенько и предлагали, ухаживали, смотрели на него грустными влюбленными взглядами. А Давид просто исчезал. Сегодня здесь, а завтра – где-нибудь на краю света с очередным проектом.

– Садись, Шехтэр! Чего застыл? – махнул ему рукой из кабины пикапа до мурашек привлекательный мужчина.

Давид закинул в кузов свой рюкзак, сам забрался на пассажирское сидение и пожал протянутую для приветствия горячую руку.

– Паспорт есть?

Давид выудил из заднего кармана потрепанный в вечных разъездах паспорт.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Марк. – А то уже подумал, что что-то перепутал…

Не впервой. Ему даже пиво без паспорта не продавали. Он пожал плечами, все еще не в состоянии говорить. Нет, вы только посмотрите! Белоснежная футболка, бронзовый загар, бицепсы как у спортсмена, и эта благородная седина на висках. Интересно, сколько ему… Сорок? Сорок пять? Некоторые мужчины с возрастом становятся лишь красивее. Как такое возможно? Давид с разочарованием оглядел свою помятую одежду, на его футболке, которая уже давно перестала быть белой и покрылась слоем пыли, отчетливо проступали пятна горчицы и кетчупа от утреннего хот-дога. Его слишком бледная кожа никогда не загорала, он получал лишь солнечные ожоги, краснел, как рак, потом облезал и снова становился белым. Он представил, какой красный у него сейчас нос и отвернулся к окну. Посмешище!

– Сейчас покажу тебе один недорогой хостел, можешь снять кровать или небольшую комнату – на твое усмотрение…

– Угу, – невнятно отозвался Давид, не смея даже взглянуть на «мужчину мечты».

– Темнеет здесь уже часов в шесть, так что смысла показывать тебе объем работы нет, поедем завтра утром, в восемь. Устроит?

– Ага.

– Завтракать лучше в кафе для туристов, там качество продуктов посвежее будет, а обед я заказываю в ресторане с доставкой. Для тебя – бесплатно.

– Хорошо…

– Слушай, Шехтэр, ты всегда такой болтливый? Не перегрелся?

Он быстро вскинул руку, и тыльная сторона его ладони легко скользнула по шее и щеке Давида.

Это последнее, что он запомнил…

Прийти в себя всегда сложно, словно вынырнуть из холодной темной пучины к свету. Первые мгновения не понимаешь где ты, и что происходит вокруг, ничего не слышишь, кроме этого жуткого звона, перед глазами молочный туман, в желудке – вибрирующая легкость. Голова кружилась так, что пришлось ухватиться за чьи-то руки.