Влада Багрянцева - Вены Невы

– Время от времени.

– Еще и сталкер.

– Иногда. Когда мне что-то интересно. Например, как скоро твой фиктивный роман закончится и не окажется ли по его завершению Мария случайно беременной.

Дане не следовало брать Савву за плечо, разворачивать и толкать его спиной в стену – это бы выдало его дворовое происхождение с головой. Но он так и сделал. И стоял, гневно раздувая ноздри, пока Савва смотрел на него слегка удивленно и преувеличенно меланхолично.

– Правду про тебя говорят, что ты журнашлюха, – произнес Даня, еще сильнее впиваясь пальцами в твердое плечо под футболкой. – Что таким, как ты, нравится копаться в чужой личной жизни.

– Знаешь, в чем разница между шлюхой и проституткой?

– Проститутка за деньги…

– А шлюха – по любви, – закончил Савва. – По любви к ебле. Так что я не продажная девочка, Данечка. Я вообще не девочка, если ты не заметил. Поэтому прессовать меня не надо.

– Угрожаешь?

Савва, хмыкнув, не отвечал и смотрел на него довольно долго. Потом резко подался вперед, щелкнул зубами, почти коснувшись нижней губы Дани, сказал «р-р-р» и ушел. Даня ждал… Да нихуя он такого не ждал.

С Даней все было понятно – хорошо его Марш натаскал и по вокалу, и по общению, и осанку поставил, и научил себя вести правильно. Только вот стоило поддеть ногтем позолоту на барельефе его архитектурной помпезности, – от имперского стиля никуда не деться, если ты живешь и работаешь в Питере, – как сквозь нее проглядывало истинное лицо гопника из далекой халахуевки. Кстати, слово гопник – исконно питерское: происходило оно от названия «Городское общество призора» или «Городское общежитие пролетариата», сокращённо – ГОП. Общество это располагалось раньше в здании гостиницы «Октябрьская» на Лиговском проспекте, в ГОП доставляли на перевоспитание беспризорников и подростков, которые занимались грабежами и хулиганством. Савва по этой теме статью писал в свое время, а потом была статья про общежитие на Рубенштейна, где жил Довлатов и после нее власти наконец соизволили залить бетоном яму рядом с домом, которая до того момента считалась несуществующей, хотя кто-то с потрясающей периодичностью ломал в ней ноги.

Даня был из тех, кто уже не турист, но еще не петербуржец – манеру поведения и местный дух просвещения он уже перенял, но все это было поверхностно. Чтобы проникнуться Питером и впустить его в себя, чтобы он тек по венам вместе с кровью, нужно было прожить в нем лет пять, а то и больше, либо родиться тут. Либо работать в той сфере, в какой трудился Савва, знавший город со всех сторон. И знавший, что сердце его – коммуналки.

Экскурсии водились по местам общеизвестным и бесспорно интересным: Эрмитаж, Марсово поле, Университетская набережная с заколебанными сфинксами, Дворцовая площадь, которую местные так не называли, только «Дворик», Ротонда на Гороховой, где якобы – или не якобы – собирались масоны и дверь в подвал вела в ад, Башня Грифонов, соборы, парки, галереи, проспекты, каналы… Но если бы Савву попросили показать Питер, он бы повел в общежития, где двери не запирались никогда, где в некоторых квартирах еще сохранялись дореволюционные печи цвета зеленки и мраморные лестницы, где витражи и барельефы соседствовали с обваливающимися потолками и тараканами – полчищами тараканов. Тут были подвесные дворики и воздушные галереи, общие кухни с запахом щей и клопами по углам, бомжами на роскошных широких лестницах и запахом мочи в парадных. Гулять по таким местам было занимательно, но жить – мучительно, хотя многие и многие жили тут поколениями, заводили семьи, растили детей и умирали тоже тут. Основная черта коренного петербуржца по его мнению – бережное отношение к месту, где он жил. Если они делали ремонт, то всегда сохраняли все в том виде, какой был до ремонта, исключая только трещины, поломки и протечки. Это был тот Питер, который существовал в центре Питера просвещенного и богемного. Таким его Даня вряд ли видел, да и с кем бы? Савве почему-то захотелось показать ему все. Чтобы он не представлял, что тут как-то иначе, не строил больших надежд на свое будущее и не думал, что он особенный – этот город так же перемелет его челюстями, если он зазевается или даст слабину. Не как Москва, конечно, там люди взлетали и падали в один и тот же день, но все равно тут не позволят подняться к самому солнцу, если ты его не заслужил.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».