Виталий Протов: Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

В Россию я больше не вернулся. Прожил в счастии и согласии с Якобиной, предаваясь воспоминаниям о приключениях, коих хватило бы и на десять жизней. И вот уже догорает огонь в моей лампаде. Пять лет назад я похоронил Якобину, а месяц назад пришла весть из Петербурга о кончине Фикхен. Потом пришли новые вести – о том, что наследник приказал выкопать из могилы тело Петра Третьего, скончавшегося желудочной коликой в 1762 году, и похоронить рядом с новопреставленной императрицей. Чтобы его родители, не ужившиеся на этом свете, на том – покоились вместе.

Эх, Пауль, Павел, Павлуша, если бы ты знал, что этот фимозный истребитель крыс не был твоим отцом, как не был и мужем твоей матери. И если твоя мать допустила его несколько раз до себя, то для того лишь, чтобы ты, неразумный, мог законным образом именоваться Павлом Петровичем, хотя на самом деле ты – Павел Иеронимович и останешься таковым до конца своих дней, сколько уж их отвел тебе Господь. Но, боюсь, этой тайны не узнаешь ни ты, ни твои ближайшие потомки. Что ж, я не в обиде... Я знаю себе цену и не очень дорожу мнением глупцов.

Я щедро разбросал свое семя в России. Не щадил себя ни на поле брани, ни в любовных схватках. И если ты, мой любезный читатель, приглядишься, то наверняка в лицах многих своих современников сумеешь увидеть мои черты. Уверен, что не только внешнее сходство передал я по наследству, но и благородные свойства характера моего, мою смекалку, мою рыцарскую отвагу, мою честность, правдивость и искренность. И если ты знаком с кем-то честным и порядочным, то с немалой долей уверенности могу сказать, что в нем течет моя кровь.

За давностью лет не будет нескромностью с моей стороны назвать имена некоторых из дам, которые оказали мне честь и, нарушив клятву верности своим супругам, раскрыли мне свои чресла и понесли семя мое, хотя и не продолжили мой род: ведь эти мои потомки носят чужие имена. Но я знаю, что это имена достойнейшие, они не запятнают моего семени, как мое семя не бросит тень на эти имена, кои называю без трепета.

Принимала меня в своем петербургском доме госпожа Хлестакова [3], чей муж находился в длительной отлучке.

Незабвенная госпожа Метинская клялась мне в вечной любви. Ее муж – видный чиновник, и я питаю надежду, что моему семени будет оказана весомая поддержка, за его будущее здесь я не опасаюсь – жду выдающихся политиков и ораторов.

Почтила меня своим вниманием помещица Ноздрева, приезжавшая в Санкт-Петербург с каким-то прошением.

Госпожа Шире-Новски, лежа в моих объятиях, убеждала меня, что хотя ее муж и иудейского происхождения, но, крестившись, стал русаком гораздо больше любого природного русака и бьет поклоны об пол пуще любого православного.

Осчастливила меня своим вниманием госпожа Пруткова, муж которой, как говорили в светских салонах, обладал несомненным литературным даром.

Не могу не помянуть и слоноподобную градоначальницу, которая наверняка понесла от меня. Надеюсь, что эта моя ветвь отличится на чиновничьем поприще.

Я уже упоминал четырех милейших дам, жен достойнейших господ по имени Ле Онтье, Пучков, Куроловов, Сученко; эти благородные особы, оставив мужей, проходивших, как они мне говорили, по одному ведомству, пустились на мои поиски и нашли меня перед кровопролитным сражением с турками. Внимательный читатель, конечно, не забыл этой истории. Не сомневаюсь, что и они произвели на свет потомство, хотя и носящее сии прекраснейшие фамилии, но, безусловно, и наделенное моими добродетелями.

Не забыть упомянуть моих потомков из сельца Дорожкино, которые наверняка не вечно будут прозябать в крепостном своем состоянии – кто-нибудь из них определенно громко заявит о себе.

Не буду утомлять читателя перечислением всех имен, поверьте мне на слово: им несть числа – сладострастным, любопытствующим, алчным, ненасытным, прекрасным и неизменно влюбленным. Как несть числа и моему потомству – правдивейшему из правдивых, благороднейшему из благородных, не запятнавших себя ни воровством, ни мздоимством и никакими другими пороками, как не был запятнан ими и я.

Хочу, однако, предупредить тебя, мой любезный друг, от скороспелых выводов. Если ты начитался господ Распе и Бюргеров и успел на основе их жалких писаний составить обо мне известное мнение, то боюсь, что и выводы твои могут быть ошибочными, боюсь, что ты в каждом врале и мошеннике будешь видеть моего потомка. Нет и еще раз нет! Ты уже убедился, прочтя мои мемуары, насколько правдив и честен был барон фон Мюнхгаузен. На сем кончаю. Мне несут бутыль, в которую я сейчас запаяю рукопись, каменщик уже готовит специальный раствор, которым будет замазан тайник в стене замка, куда я помещу мою заветную бутыль. Прощай, мой читатель, и до встречи в грядущие времена...