Виталий Протов: Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Фикхен окончательно рассорилась с мужем, и он из вредности время от времени посещал ее в ее спальне (видимо, советы врачей пошли ему на пользу или же какая-нибудь из придворных шлюх проявила достаточно терпения, как об этом говорил наш полковой врач, и помогла ему избавиться от его детской болезни). Ни сам он, ни Фикхен удовольствия от этих посещений не получали. Впрочем, сказанное не совсем верно: он-то получал некое извращенное удовольствие от того, что у Фикхен его визиты не вызывали ничего, кроме омерзения. Однако она терпела его, поскольку, как я теперь понимаю, его редкие посещения супружеской спальни идеальным образом вписывались в тот план, который умница Фикхен уже в то время держала в голове.

Прошло несколько упоительных месяцев, и свидания вдруг прекратились. Впрочем, Фикхен давала о себе знать, присылая мне неподписанные весточки, в которых извинялась за занятость и обстоятельства, делавшие наши встречи пока невозможными. Она просила меня проявлять терпение и ждать, ждать, ждать...

Откровенно говоря, ожидание стало уже утомлять меня, да и моя верная Якобина слала из Риги нетерпеливые письма. К тому же поступали вести из дома, из Боденвердера: обстоятельства там складывались так, что требовалось мое присутствие, в противном случае я мог лишиться родовой собственности. Я подал начальству рапорт об отпуске и снова принялся ждать – теперь уже решения военного ведомства, но тут случилась записка от Фикхен, которая приглашала меня в Петергоф. Я со всем энтузиазмом оседлал коня и поскакал туда в предвкушении встречи.

Фикхен за те несколько месяцев, что я не видел ее, слегка раздобрела, движения ее стали более плавными и замедленными – она окончательно перестала быть той девочкой-подростком, какой я помнил ее.

– Ну, что, мой верный рыцарь... – сказала она. – Знаешь ли ты, зачем я тебя позвала, любезный мой барон Мюнхгаузен?

Я лишь недоуменно смотрел на нее, понимая, что ее вопросы не требуют ответа.

Она дала мне знак следовать за нею, и я пошел по парку, где каждое деревце, каждый кустик были аккуратно выстрижены и росли на своем месте. Вскоре мы оказались перед высоким забором, который, однако, препятствовал лишь доступу на огороженную территорию, но сквозь широко посаженные доски было прекрасно видно, что происходит за ним.

А за ним происходило вот что: на лужайке перед летним павильоном стоял стул, а на нем сидела дебелая баба, кормившая грудью младенца. Я снова удивленно посмотрел на Фикхен – по ее лицу гуляла улыбка.

– На что я тут должен смотреть? – спросил я.

– На нашего с тобой Пауля, – сказала она.

Мы с ней всегда говорили только по-русски, и тут она тоже не отошла от нашего правила, но имя произнесла на немецкий манер – Пауль.

Удивлению моему не было предела. Что это еще за Пауль? И почему «наш»? Но я не хотел показаться несообразительным, а потому просто стоял и смотрел на женщину с младенцем.

– Наследник российского престола, – добавила к сказанному Фикхен.

Я перевел взгляд на нее – и мне все стало ясно как божий день. И ее исчезновение в последние месяцы, и ее требование ждать, и ее нынешняя полнота...

– А теперь ты должен уехать, – сказала Фикхен. – Возвращайся в свой Боденвердер. Мы больше не увидимся. Но мне будет приятно знать, что ты помнишь обо мне.

Она оглянулась через плечо, потом на мгновение прижалась ко мне всем телом, отпрянула и исчезла за незамеченной мною ранее калиткой в высоком заборе. Я увидел сквозь щель, как она подошла к женщине с младенцем, что-то сказала ей, а потом скрылась в павильоне.

Больше я ее никогда не видел. Лишь изредка доходили ко мне слухи о моей возлюбленной, из которых я достоверно знаю, что знакомство с бароном Мюнхгаузеном не прошло для нее бесследно. Эта череда бесчисленных романов, не принесших ей счастия... Это бессчетное число любовников, в которых она искала равных мне... и не нашла. А иначе зачем бы ей было перебирать их одного за другим? Иначе для чего бы ей было заводить при себе должность «degustatrice», исполняемую долгие годы одной из ее фрейлин? [2]

Через месяц на мой рапорт был получен ответ, коим ротмистру Иерониму Карлу Фридриху барону фон Мюнхгаузену разрешался отпуск на полгода.

Сборы мои были недолгими – уже через час я скакал в Ригу за моей верной Якобиной, а спустя некоторое время мы с ней вдвоем добрались до моего родового замка, где жили и умирали поколения Мюнхгаузенов.