Виталий Протов - Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Я пишу эти строки и киплю от гнева, потому что вспоминаю, какое гнусное вранье сплел из этой правдивейшей истории малоуважаемый господин Распе, превратив меня в идиота-охотника, стреляющего в оленя вишневыми косточками. У некоторых людей так уж устроен язык – они просто не могут не врать. Многократно хуже, о чем я уже имел случай заметить, но должен повторять об этом снова и снова, когда эти вруны берут зерно истины и оплетают его коконом лжи. Истина работает на них, придавая налет правдивости гнусным измышлениям. Что ж, я рад тому, что настало время разоблачения, пусть я и не дождался его, но знаю, уверен: мое слово пробьется к потомкам, как луч света, и ради истины и восстановления справедливости выжжет мерзостную ложь. Пусть она останется на совести злополучного автора, а разоблачение – покроет его позором.

В связи с моим пребыванием в южных пределах не могу не вспомнить о еще одном случае, сохранившемся в моей памяти (а сколько их забылось за давностью лет среди множества других не менее ярких и достойных пера мемуариста; однако память начинает мне изменять, а слабеющие силы подгоняют перо, которое должно открыть миру тайну, тщательно оберегаемую и скрываемую на протяжении многих десятилетий).

Это случилось под утро, когда лучи зари уже позолотили небо, но на земле еще стояли сумерки. Я вышел по малой нужде и стоял, оправляясь, на пригорке, полагая, что никому здесь не видим, поскольку не раз уже посещал это место с названной целью. Предположения мои, однако, были ошибочны, подтверждением чему был топот множества ног и победный клич, какой турки издают, бросаясь в атаку. А надо сказать, что турецкое войско находилось совсем рядом – на другом берегу реки, через которую была наведена переправа для сношений с турецкими властями, ведь между противоборствующими сторонами был подписан мир. Мир требовал добрососедства, а для налаживания оного необходимы были переговоры по самым разным вопросам, для обеспечения коих и была налажена переправа.

Но вот теперь я понял, сколь доверчивы и наивны мы были, протягивая руку дружбы тем, кто только дожидался удобного момента, чтобы нанести предательский удар: в сумерках я увидел, как по переправе в нашу сторону стремительно движутся десятки фигур.

Что оставалось делать мне – безоружному, если не считать того единственного орудия, которое всегда было при мне? Отступать барон фон Мюнхгаузен не привык, показывать врагу спину – не в традициях нашего рода, любой Мюнхгаузен скорее примет смерть в бою, чем проявит трусость. И я не намерен был сдавать своей позиции, изготовившись бить врага тем, что держал в руке.

Ошибаются даже великие, не избежал в своей жизни ошибок и я, и теперь рассказываю об одной из них, лишний раз тем самым подтверждая правдивость моего повествования – я не скрываю собственных просчетов, не пытаюсь подать себя с лучшей стороны. Я такой, какой есть, – не лучше и не хуже, и не собираюсь приукрашивать ни себя самого, ни своих поступков.

Итак, слыша приближающийся топот ног, я изготовил к бою свое орудие, зная, что смогу нанести несколько смертельных ударов, прежде чем меня поразит ятаган врага. Но... подчас то, чем мы хотим устрашить, производит совершенно противоположный эффект, и как не грозен был вид моего орудия, оно лишь раззадорило наступающих – они только ускорили бег и шум, производимый ими, стал еще более экзальтированным и требовательным.

Наконец они приблизились настолько, что я смог их разглядеть. Оказалось, что это толпа женщин численностью десятка в два, в традиционных турецких одеяниях и паранджах, которые, однако, от быстрого бега сбились, обнажив их хорошенькие личики, что по какой-то причине (а я хорошо знал, что турецкие женщины не показывают лиц посторонним; для них это равносильно демонстрации тех частей тела, которые считаются куда как более интимными у европейцев) нимало не смущало их.

Наконец запыхавшаяся стайка окружила меня и замерла, устремив взгляды на орудие, которое я все еще держал в руках – я только теперь понял, что, вероятно, имею довольно глупый вид, а потому поспешил убрать под исподнее то, чему и надлежало там быть, укрытому от посторонних, а уж тем более женских глаз.

Окружавшая меня стайка издала вздох разочарования. А я поспешил разузнать, кто они такие и каким образом оказались на нашей стороне. Вперед вышла девица со сбившейся паранджой, которую она не стала поправлять, как того, видимо, требовал от нее Коран. Она говорила, глядя мне прямо в глаза и ничуть не смущаясь.