Иван Гончаренко - Собачья служба. Истории израильского военного кинолога

— No, I am Palestinian! My home is here [21] Нет, я палестинец! Мой дом здесь. .

Для меня эти слова олицетворяли черное. Безоговорочно черное.

— I don't think so [22] Я так не думаю. , — со злостью отвечаю я, протягивая ему паспорт, и стараюсь не смотреть на его дружелюбную улыбку.

Да кто он такой?! Неужели он так же страдает, как израильтяне или палестинцы, живущие на этих территориях? Очень легко быть патриотом, находясь в Англии или в другой стране. Приезжаешь сюда на выходные, а то и раз в год, чтобы сказать с гордостью, что твой дом здесь? Он очень разозлил меня. Езжай отсюда быстрее. Нет у тебя никакой связи с этой землей!

Сзади слышу крик:

— Нати, там кто-то стоит в очереди и выглядит довольно подозрительно. Он постоянно снимает и надевает рюкзак. Может, его стоит проверить?

К этому человеку направляется наш офицер Нати. Я его сопровождаю. Палец на спусковом крючке. При малейшей опасности уже через полсекунды мой автомат выплюнет смертоносный свинец.

Нати, не подходя близко к арабу, кричит на арабском:

— Стой! Не приближайся! Сними рюкзак. Положи на землю и достань оттуда все, что в нем есть.

Другие арабы, видя мой палец на курке, быстро попятились назад. У меня даже мелькнула мысль: «Почему они так уверены, что я выстрелю в людей, которые ничего угрожающего не совершают? Неужели мы для них враги, готовые убивать просто так? Только потому, что ты араб?».

Молодой араб, к которому обратился наш офицер (ему было лет девятнадцать), достал из рюкзака носки, рубашку, джинсы и показал, что больше там ничего нет. Мы вернулись обратно.

— Здесь нельзя верить никому, — сказал офицер, как бы пытаясь оправдать поведение своих подчиненных. — Позавчера почти совсем ребенок, семнадцатилетний араб-смертник, пришел сюда, чтобы взорвать себя в толпе. Мне пришлось дважды выстрелить ему в голову, чтобы он не смог привести в действие бомбу, — как-то обыденно продолжал мой собеседник.

Да, он убил подростка. Но подростка, готового убивать невинных людей. Как тут отделить зерна от плевел?

После трех часов сплошной карусели: «Заглуши мотор — выйди из машины — дай документы — отойди от машины» останавливаем очередную машину.

— Вытащи из машины всю еду и Коран. Сейчас собака будет ее проверять, — говорю я водителю. Напоминание о Коране и еде обязательно. Для арабов собака — это нечистое животное, и, если она коснется священной книги или еды, они посчитают это святотатством, осквернением. В израильской армии понимают, что вопросы веры и религии очень важны для арабов, и никоим образом не хотят спровоцировать конфликт на этой почве.

Водитель послушно убрал из машины еду и Коран, а также деньги, лежавшие в специальном углублении рядом с ручкой переключения передач.

— Деньги можешь оставить, — сказал я. — Мы не воры.

Водитель как-то суетливо начал оправдываться:

— Извините! Я не хотел показать, что вы воры. Извините!

Ему было лет пятьдесят. И я не мог понять: он так горячо оправдывался из-за того, что попросту боялся израильских солдат, или действительно понимал, что оскорбил людей, усомнившись в их честности. И я очень надеюсь, что этот араб нас не обманывал, хотя…

Проверяя машины, я десятки раз слышал «Извините», «Пожалуйста». Тебе улыбались, согласно кивали головой. Но ты чувствовал и где-то на уровне подкорки понимал, что это сплошная фальшь. Фальшь, продиктованная страхом и ненавистью. И этим зловонным коктейлем негатива блокпост был пропитан.

Спустя несколько часов работы единственное, что меня радовало, так это маленькие арабские дети, которые улыбались мне и махали рукой. И я делал то же самое — улыбался и махал рукой.

Дети обычно не врут! Они смеются, когда им хорошо, и плачут, когда плохо. Чистые, еще не замутненные немотивированной злобой чувства. Очень жаль, что уже через год или полтора этих детей научат другому. Научат нас ненавидеть и убивать, взрывая себя. Плач ребенка — это самое ужасное, что есть на свете. Я не могу выносить спокойно плач и слезы ребенка, но…

— Это не взрывчатка! — арабка, стоящая вместе с ребенком лет шести, доказывала офицеру, что детские хлопушки и фейерверки не представляют никакой опасности. Тот с ней не соглашался. Из них можно было приготовить взрывчатку. И это, увы, уже не раз в прошлом безжалостно уносило жизни израильских граждан.

И вдруг ребенок неожиданно сделал шаг вперед и ударил по руке офицера. Тот невольно сделал шаг назад. Арабы, стоящие в очереди и наблюдавшие за этой сценой, стали улыбаться. Я пытался понять, что означают эти улыбки, эта неприкрытая радость на их лицах. Что ребенок, по их мнению, унизил офицера? Что он совершил то, что они сами жаждут сделать, но боятся последствий? Мне очень не понравились эти улыбки.