Уильям Ирвин - Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Здесь мы и сталкиваемся с подлинной либидинальной загадкой этой системы. Почему Матрица нуждается в человеческой энергии? Прагматически такое решение лишено смысла. Машины могли найти более надежный и стабильный источник энергии, для которого не требовалось бы создания сверхсложной структуры для миллиардов человеческих единиц. Тут же возникает следующий вопрос: почему машины не погружают каждого человека в его собственную искусственную вселенную? Зачем все усложнять созданием и координацией всеобщей системы? Единственный логичный ответ может заключаться в том, что Матрица питается человеческим удовольствием. Поэтому мы возвращаемся к основному тезису Лакана о том, что большой Другой не может быть анонимной машиной и нуждается в постоянном притоке удовольствия. Именно так стоит толковать положение вещей, представленное в фильме. То, что фильм изображает как сцену пробуждения к истинным обстоятельствам, на самом деле представляет собой нечто противоположное – ту самую основополагающую фантазию, которая поддерживает наше бытие.

Интимная связь между извращением и киберпространством сегодня очевидна. Согласно популярной точке зрения, извращение демонстрирует «отказ от кастрации». Извращение может рассматриваться как защитный механизм против лейтмотива «смерти и сексуальности» – против угрозы смерти и против навязанных половых различий. Извращенец создает вселенную, в которой, как в мультиках, человек может пережить любую катастрофу, в которой сексуальность низведена до детских игр, в которой никого не принуждают умирать или выбирать между полами. Сама по себе вселенная извращенца – вселенная полного символического порядка, идущая своим чередом игра обозначающего, которой не препятствует Реальность человеческой ограниченности.

С первого взгляда может показаться, что наш опыт киберпространства идеально вписывается в такую вселенную. Киберпространство – это тоже вселенная, не обремененная инерцией Реального, ограниченная только своими собственными правилами. То же можно сказать и о Матрице. «Реальность», в которой мы обитаем, утрачивает характер неизбежности и превращается в сферу произвольных правил (установленных Матрицей), которые можно нарушать при достаточно мощной силе воли. Однако, если верить Лакану, это привычное представление не учитывает уникальную связь большого Другого и получения извращенного удовольствия. Что это означает на деле?

В «Цене прогресса», одной из последних глав «Диалектики Просвещения», Адорно и Хоркхаймер приводят аргументы против медицинской анестезии при помощи хлороформа, выдвинутые французским физиологом XIX века Пьером Флурансом. Флуранс утверждал: можно получить доказательства того, что анестетик воздействует только на нейроны нашей памяти. Иначе говоря, во время операции мы испытываем всю ужасную боль в полном объеме, но по пробуждении просто не помним о ней.

Для Адорно и Хоркхаймера это, конечно, было идеальной метафорой судьбы Разума, основанной на подавлении природы: тело, часть природы субъекта, полностью ощущает боль, но из-за подавления субъект не помнит об этом. В этом проявляется идеальная месть природы за наше господство над ней: не осознавая этого, мы сами являемся собственными жертвами. Это также можно рассматривать как идеальный фантазмический сценарий интерпассивности, Другой Сцены, в которой мы платим цену за активное вмешательство в мир. Без этой фантазмической поддержки, без этой Другой Сцены, не существует активного свободного агента [102] Гегель переворачивает эту фантазию, демонстрируя ее функцию заполнять доонтологическую пропасть свободы – реконструируя позитивную Сцену, в которой субъект включается в подлинный ноуменальный порядок. Другими словами, для Гегеля точка зрения Канта является бессмысленной и непоследовательной, поскольку она тайком от законов вводит онтологически полную божественную целостность, мир, воспринимаемый только Субстанцией, а не также Субъектом. . Садомазохист с готовностью принимает это страдание как доступ к Бытию.

Возможно, в этом контексте можно объяснить и одержимость биографов Гитлера его отношением к собственной племяннице Гели Раубаль, которая была обнаружена мертвой в мюнхенской квартире Гитлера в 1931 году. Будто бы предполагаемое сексуальное извращение Гитлера могло открыть «спрятанную переменную», утерянную ниточку, фантазийную опору, которая объяснила бы его публичную личность. Вот этот сценарий в изложении Отто Штрассера: