Уильям Ирвин - Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Мальбраншу, без сомнения, лучше остальных философов удалось создать концептуальный аппарат для описания виртуальной реальности. Будучи учеником Декарта, он отбрасывает нелепую попытку последнего объяснить координацию между материальной и духовной субстанцией шишковидной железы. Но как нам объяснить эту координацию, если между душой и телом нет никакого контакта, никакой точки, через которую они могли бы оказывать воздействие друг на друга? Поскольку две системы причинности (душевная и телесная) никак не зависят друг от друга, единственная разгадка может заключаться в том, что третья, истинная Субстанция (Бог) служит связующим звеном между ними, поддерживая видимость постоянства. Когда я думаю о том, чтобы поднять руку, и моя рука поднимается, моя мысль вызывает поднятие руки не непосредственно, а лишь «окказионально». Замечая мое намерение поднять руку, Бог запускает другой, материальный механизм, который и приводит к поднятию руки.

Заменив Бога на большого Другого, на символический порядок, мы поймем, насколько окказионализм похож на взгляды Лакана. Полемизируя с Аристотелем в «Телевидении» [97] Jacques Lacan, Television, October 40 (1987). , Лакан утверждал, что душа и тело никогда не связаны напрямую – между ними всегда стоит большой Другой.

Получается, окказионализм – название для «произвольного обозначающего», разрыва, который отделяет сферу идей от сферы физической (реальной) причинности; указание на то, что большой Другой отвечает за координацию двух систем. Когда я физически кусаю яблоко, моя душа испытывает удовольствие. На тот же разрыв нацелены ацтекские жрецы, приносящие людей в жертву, чтобы обеспечить новый восход Солнца. Человеческая жертва – это воззвание к Богу с просьбой координировать телесную необходимость с осуществлением символических событий. Жертвоприношения ацтеков могут казаться «иррациональными», но смысл, который они закладывали в это, гораздо ближе к истине, чем наша банальная интуиция, согласно которой между телом и душой налажена прямая связь. Мы думаем, что испытывать удовольствие от яблока нормально, потому что это удовольствие якобы вызвано напрямую яблоком. Мы упускаем медиатора, большого Другого, который отвечает за связь между реальностью и нашим ее ментальным восприятием.

Разве дела обстоят не так же с погружением в виртуальную реальность? Когда я поднимаю руку, чтобы толкнуть объект в виртуальной реальности, он действительно движется. Я обманываюсь, конечно, если верю, что именно жест моей руки вызвало это движение. Будучи погруженным в VR, я не заметил изощренную работу компьютерного механизма, выполняющего в данном случае функцию Бога, который обеспечивает координацию двух сфер в окказионализме [98].

Всем известно, что кнопка закрытия дверей в большинстве лифтов – это некое плацебо, помещенное туда ради того, чтобы дать людям иллюзию возможности ускорить движение лифта. Когда мы нажимаем на эту кнопку, двери закрываются абсолютно в тот же момент, в какой закрылись бы, нажми мы просто кнопку нужного этажа. Этот пример ложного участия является отличной метафорой индивидуального участия в «постмодернистской» политической жизни. И это окказионализм как он есть: согласно Мальбраншу, мы постоянно нажимаем на подобные кнопки, затем неустанный труд Бога соединяет нажатие и последующее событие (закрытие двери), в то время как мы уверены в том, что именно наше действие заставило дверь закрыться.

По этой причине необходимо учитывать фундаментальную двусмысленность влияния киберпространства на нашу жизнь. Это зависит не от технологии как таковой, но от способа ее социального описания. Погружение в киберпространство может обострить наши телесные ощущения (новая чувствительность, новое тело с новыми органами, новое разделение полов…), но также дает слишком много власти тому, кто это пространство программирует. К примеру, виртуальное тело можно украсть, лишив человека власти над ним, чтобы он больше не мог относиться к нему как к «своему собственному». Здесь мы сталкиваемся с основополагающей двусмысленностью понятия медиатизации (аннексии) [99].

Изначально это понятие обозначало действие, вследствие которого субъект лишался своего прямого непосредственного права принимать решения. Искусством политической аннексии мастерски владел Наполеон, который оставлял монархам покоренных стран видимость власти, которой они при этом не могли пользоваться. На более общем уровне можно сказать, что «медиатизация» монарха характерна для конституционной монархии. В ней роль монарха сведена до формального «расставления точек над i»: он подписывает и таким образом делает обязательными к исполнению указы, содержание которых определяет выборный правящий орган. Разве то же самое, с некоторыми поправками, не относится к прогрессирующей компьютеризации нашего времени, в процессе которой субъект также все больше «медиатизируется»? У него отбирается власть и при этом создается ложное впечатление, будто ее становится больше. Когда наше тело медиатизируется (будучи пойманным в сеть электронных девайсов), оно одновременно с этим подвергается угрозе радикальной «пролетаризации». Субъект низводится до значка доллара, учитывая, что теперь даже его личным опытом может манипулировать и управлять механический большой Другой.