Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

ПРОНИН. Да, найти этот подвал было для меня счастьем!

ГЛЕБОВА. Да уж.

ПРОНИН. А ведь немало пришлось побегать по городу, Ольга Афанасьевна. Идея была простая - найти приют для бездомных актеров, приезжающих в столицу на гастроли или за фортуной

ГЛЕБОВА. И фантазия разыгралась - до артистического кабаре! Из ничего - и вдруг!

ПРОНИН. Из винного погреба в считанные дни сотворить артистическое кабаре могли только художники, друзья мои!

СУДЕЙКИН. Да, мы с Сапуновым проявили страшный темперамент, но это ты в нас возбудил, вечно в полете пребывающий...

ПРОНИН. Ольга Афанасьевна, на вас туника.

ГЛЕБОВА ( невольно показывается ). Да.

ПРОНИН ( глядя на нее с восхищением ). Не в том чудо. Можно подумать, вы в ней родились.

СУДЕЙКИН. Да, как Афина-Паллада в шлеме, с полным боевым снаряжением, вышла из бедра Зевса.

ПРОНИН ( весь в движении ). А вы не родились, а изваяны из мрамора Пигмалионом...

СУДЕЙКИН. Разрази меня гром, да! Сначала возникает рисунок задушевный, затем платье сшить можно, и возникает новый образ... ( Показывает руками, колдуя вокруг жены .)

ПРОНИН. Галатея! Она рождается из мрамора с полным боевым снаряжением юной женственности... Это вам надо разыграть...

СУДЕЙКИН. Галатея перед тобой, если тебе угодно. Я художник, не актер.

ПРОНИН. Сережа, ты же будешь играть себя. В конце концов, ты можешь изъясняться лишь знаками. Кто нам интермедию напишет? ( Оглядывается и уходит .)

СУДЕЙКИН. Во что это он нас впутывает?

ГЛЕБОВА. Мой Пигмалион, я твоя Галатея. Когда была жизнь, как в сказке или в мифе, отчего же ее не разыграть?

СУДЕЙКИН. Была жизнь. Что она стала для нас воспоминанием?

ГЛЕБОВА. Прекрасным сном, который нам снится. Я буду рада погрузиться в миф.

СУДЕЙКИН. А Сапунов взял и утонул. И меня точно коснулась смерть.

ГЛЕБОВА. Нас всех коснулась его смерть. Из нашего круга молодых и веселых первая смерть.

СУДЕЙКИН. Вина хочешь? Идем. Я выпью.

Два молодых человека из Хора в полупрозрачных блузах, вошедших в моду, может быть, благодаря Андрею Белому.

СЕРГЕЙ. Мы разыгрываем то, что с нами происходит. Наша жизнь - театр вседневный и всенощный!

ЕВГЕНИЙ. А что с нами происходит?

СЕРГЕЙ. Всякие чудеса. Я, к примеру, влюблен.

ЕВГЕНИЙ. Эка новость! Ты влюбился, я думаю, еще до того, как родился.

СЕРГЕЙ. Еще бы! Любовь взлелеяла мою жизнь. Я и появился на свет влюбленный по уши.

Показываются девушки в легких летних современных платьях.

ЕВГЕНИЙ. А в кого ты влюблен? В Лику? В Тату? Неужели в Лару?

СЕРГЕЙ. Это секрет.

ЕВГЕНИЙ. Для друзей секретов нет.

СЕРГЕЙ. Это секрет для меня самого.

ЕВГЕНИЙ. Значит, ты сам себе не друг.

СЕРГЕЙ. А если ты мне друг, помог бы мне разгадать тайну моей любви.

ЕВГЕНИЙ. Легко.

СЕРГЕЙ ( пугается ). Неужели?!

ЕВГЕНИЙ. Пари?

Девушки подходят к ним.

ЛАРА. Пари?

В гостиную входит высокого роста гусар с юным лицом. Это Всеволод Гаврилович Князев, поэт, автор гимна "Бродячей собаки"... К гусару подходит мужчина, хромой и учтивый, с подведенными глазами в ореоле длинных ресниц, он не Пьеро и не Арлекин, а скорее сатир или фавн, прикинувшийся поэтом. Это Михаил Алексеевич Кузмин. Ему под сорок, но выглядит моложе своих лет.

КУЗМИН. Милый друг, рад тебя видеть. Ты меня спас от смертной скуки. Не терплю я женщин, ты знаешь, в особенности, красивых и развратных... А здесь-то иных и нет. Я понимаю древних греков. Не знаю, как с мальчиками, но красота юности - сама любовь и идеал ее.

КНЯЗЕВ. Это как любовь отца к сыну, в котором он видит свое рождение в красоте? Это я понимаю, Михаил Алексеевич, и меня трогает ваше отношение ко мне. Но, кажется, вокруг во всем этом видят что-то темное.

КУЗМИН. Эрос - это отнюдь не радость, это темное, откуда рождается свет и все живое. Тебя спрашивал хунд-рук. Не сказал зачем, но что-то затевает уж точно.

Хор носится по залам, не без споров и шуток, девушки обращают внимание на молодых поэтов, которые называют себя гиперборейцами...

ЛИКА. Кто такие?

СЕРГЕЙ. Слыхал, они называют себя гипербореями.

ТАТА. Это что за народ?

ЛАРА. О, это вечно юный народ! Живет далеко на севере. Ну, это для греков - далеко на севере. А для нас - где-то здесь поблизости, в пределах Северной Пальмиры. Вот этот народ объявился в «Бродячей собаке»...

ЕВГЕНИЙ. Ну, конечно, на собачьих упряжках примчались! Идем к ним.

Большая комната с камином и с круглым столом, над которым люстра с деревянным обручем; с них свисают белая женская перчатка и черная бархатная полумаска. Вдоль стен сплошные диваны. За столом тринадцать стульев. Молодые люди, в некоторых из них, кроме Гумилева, Мандельштама, Князева, мы узнаем Сергея Городецкого, Владимира Пяста, Михаила Лозинского, Алексея Толстого и др., и две дамы - Анна Ахматова и Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева. Все очень молоды, до удивления.