Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

Показался Коробов с автоматом; из дома вышла Полина в состоянии шока, то есть ощущая себя в подвешенном положении, как фигурки людей на картинах Шагала, а где-то внизу и вдали вспыхивали сцены нынешнего дня, столь протяженного, как вся ее жизнь.

Мансарда в высоком шестиэтажном доме в стиле модерн. Входят Полина в том же светлосером костюме, в котором художник увидел ее впервые, и Морев.

ПОЛИНА. Как! Вся та жизнь Ломовых и Ореста Смолина с Марианной - это ваши фантазии?

МОРЕВ. А картины и рисунки Ореста? Или мои фантазии проступали перед вами в виде оживающих изображений?

ПОЛИНА. Да.

В глубине мастерской, как из дали времен, пока длится диалог, мелькают картины в духе Зинаиды Серебряковой: маленькие дети - мальчик, девочка и совсем маленькая девочка - сидят за большим столом, покрытом белой скатертью, обедают... Это в годы Первой мировой войны. На другой картине - та же самая маленькая девочка лет через десять, с тремя куклами, каштановые волосы, отдающие позолотой, тонкие губы, подбородок, большие черные глаза, на щеках румянец, как с мороза... И две картины: одна - «Балетная уборная. Снежинки», другая - «Девочки-сильфиды», - в одной из юных балерин можно узнать маленькую кроху из времен Первой мировой войны.

Трепетная, прекрасная юность вступает в жизнь вопреки всем тяготам суровых лет. Вероятно, это картины Ореста Смолина, а писал он, видимо, со своих детей, в девочках угадывается облик Марианны.

МОРЕВ. Что если и ваша жизнь в доме в стиле модерн на Каменном острове - всего лишь ваши и мои фантазии, которые сплелись в единый узел?

ПОЛИНА. В единый узел любви? С этим я согласна. Я словно проснулась от сна, в котором меня преследовали сладостные и ужасные дела и события. Сны Золушки о том, как она превратилась в принцессу.

МОРЕВ. В газетах пишут, будто особняк на Каменном острове приобретен с какими-то нарушениями. Что же будет?

ПОЛИНА. Будет судебное разбирательство. Но это, надеюсь, помимо меня, поскольку я еще не вступила в права наследства. И, слава Богу, меньше ненужных, напрасных хлопот.

МОРЕВ. Вы спокойны и даже смеетесь. Это хорошо

ПОЛИНА. Но у меня достаточно денег, чтобы предложить вам совершить поездку в Италию, столь необходимую для художника, как было исстари, один или со мной.

МОРЕВ. Нет, мне Италия не нужна, если ты хочешь быть со мной.

ПОЛИНА. Я хочу быть с тобой, но Италия - это же прекрасно!

МОРЕВ. Быть с тобой прекрасно. А прекрасное, как говорили древние, трудно.

ПОЛИНА. Ты думаешь, тебе будет трудно со мной?

МОРЕВ. О, нет! Но красота, счастье - все это, как взойти на вершину мира, трудно.

ПОЛИНА. Я - красота? Вы смеетесь надо мной. Я всегда ощущала себя Золушкой, и это чувство сохранилось во мне, вопреки внешнему успеху.

МОРЕВ. Правильно. Если Золушка и превращается в принцессу, она в душе остается Золушкой, ибо лишь страдающая душа прекрасна. Иначе она становится пустышкой, попрыгуньей, по Чехову.

ПОЛИНА. Я становлюсь, на ваш взгляд, такой?

МОРЕВ. Нет, нет. В вас есть достоинство, ум, красота...

ПОЛИНА. Опять красота! Я ведь почти дурнушка. Лишь хорошие вещи скрадывают мое уродство.

МОРЕВ. Теперь вы смеетесь над собой. Это правильно. Я говорю о красоте личности, а не лица.

ПОЛИНА. Как трудно с вами разговаривать. Вы все время меня куда-то подбрасываете. А я хожу по земле. Не хочу быть не лучше и не хуже, какая есть.

МОРЕВ. Лучше нельзя быть. Вы в зените возраста, карьеры, красоты.

ПОЛИНА. Опять!

МОРЕВ. И не только вы. Ныне много прекрасных женщин, не говорю о фотомоделях и актрисах, просто на улице, в метро бросаются в глаза. И почти все курят. Прекрасное - трудно.

ПОЛИНА. А нельзя нам просто объясниться в любви?

МОРЕВ. Мы это и делаем.

ПОЛИНА. Хорошо. Скажите, это были вы со мной тогда ночью? Это вас я приняла за Ореста?

МОРЕВ. А он выдавал себя за ангела?

ПОЛИНА. Значит, это были вы.

МОРЕВ. Нет, я бы не стал выдавать себя за ангела.

ПОЛИНА. А откуда в таком случае вы знаете, что он выдавал себя за ангела?

МОРЕВ. Из новелл эпохи Возрождения.

Вид из окна сверху - золотые вертикали Санкт-Петербурга в сиянии неба и вечности.

2006

Закатное небо над Петербургом 10-х годов XX века с его золотыми вертикалями шпиля колокольни церкви Петропавловской крепости с ангелом, Адмиралтейства - с парусником и купола Исаакиевского собора - с погружением в ночные сумерки улиц...

Из затемнения возникает эмблема кабаре, занимая весь экран: собака неясной породы с головой, повернутой к хвосту, с лапой на театральной маске; ниже надпись: