Юрий Шинкаренко - Дубовые дощечки

Символом поколения может стать и голос.

Впервые со всей яркостью это проявилось, пожалуй, в сороковые годы. Щупальца средств массовой информации — траурные черные «тарелки» — проникли в самые медвежьи углы. И не стало ни одного человека, кто бы не слышал:

«ГА-ВА-РИТ МАС-КВА! ГА-ВА-РИТ МАС-КВА!.. НЕ-МЕЦКА-ФАШИСКИЕ ЗАХ-ВА-ЧИКИ АСТАНОВЛЕНЫ НА РУБЕЖЕ… НАШИ ЧАСТИ ПЕРЕШЛИ В НАСТУПЛЕНИЕ…»

То был голос Левитана. Символ торжественный и трагический. Он единил людей в святом порыве к национальной свободе, к отстаиванию национальной самобытности. Но в другие времена и в других обстоятельствах этот же голос постоянно напоминал о несвободе внутренней (внутригосударственной), о навязывании заимствованного у европейских мудрецов Учения, заставлял помнить топор тоталитаризма, нависающий над головами…

Для нынешних подростков голосов-символов много. Кто-то из них решит, что знаком юности, символом 80-х стали песни Гребенщикова (Цоя, Кинчева, Бутусова), кто-то сошлется на «Белые розы». Не будет, естественно, обойден вниманием уже чуть призабытый голос Михаила Сергеича и набирающий силу глас Бориса Николаича.

Но мне, простите за нахальство, все эти выборки кажутся не совсем верными, поверхностными. Они лишь частично связаны с мироощущением нового поколения.

Голос, который точнее выражает и это новое мироощущение, и глубинные причины его, — вот он:

«— ТАЗАД! ПОВЕРНИ ТАЗАД! ТАЙ МНЕ РУКУ, СВОЮ, ПРАТИШКА!..

— ТАКОНЕЦ-ТО МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ!..

— Я ТЕ МОГ РАТЬШЕ. Я ПРЕДСТАВИЛСЯ ТОЙ ДАМЕ КОТОРАЯ ПЫЛА ТАМ. ОТА ПРЕКРАСТА. ОТА СОБЛАГОВОЛИЛА МТЕ ПОМОЧЬ…»

Узнали этот голос, искаженный воспалением гайморовых пазух? Ну, конечно… Это тот самый голос, который значительно помог первому вкрадчивому проникновению в нашу жизнь западных видеофильмов… Голос, который на русском языке дублировал иностранную речь, прояснял чужие сюжеты… Голос, напрямую обращенный к подросткам, к поколению, вынужденному в конечном счете решать: принимать или не принимать перевод… нет, не фильма… перевод иного образа жизни. Жизни сказочно богатой, праздничной, яркой от дополнительных оберток Голливуда, но… все же, все же далеко не идеальной, ущербной в своем неистребимом индивидуализме.

Говоришь с рёбятами и все чаще чувствуешь: чужой образ жизни захватывает их, нас, страну…

ТАКОНЕЦ-ТО ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ, подростки и иноземная модель счастья?

В двадцать шесть лет Дмитрий Писарев, публицист и критик от революционеров-демократов, опубликовал свою статью. «Погибшие. . и погибающие». В ней он взялся сравнить «Очерки бурсы» Помяловского и «Записки из мертвого дома» Достоевского с тем, чтобы «почерпнуть самые достоверные и самые любопытные сведения о русской школе и о русском остроге сороковых и пятидесятых годов». Немножко лукавил Дмитрий Иванович, ограничивая себя .«сравнительно-экономическим' .этюдом», ибо какой «реальный критик» да не перекинет мосток от литературы к жизни в надежде воспламенить публику «огненным потоком великих идей»… Но идеи идеями, они живут собственными законами (живут, побеждают, раскаиваются в своих победах) — и не ради них тревожил я страницы старой статьи спустя 125 лет после ее написания. Когда-то привлекло меня там интересно задуманное сравнение ростовщических процентов — в духовной школе (бурсе) и в тюрьме. Этим маленьким частным сравнением Писарев не только доказал, что бурсацкие ростовщики лютее тюремных, что бурса криминогеннее , говоря современным языком, всякого острога, но и назвал причины погубления подростков.

К писаревскому сравнению мне захотелось приладить какие-то нынешние факты, какое-то явление, сопоставимое с прежним ростовщичеством, — и поглядеть уже на триаду: что гуманнее — царская школа, царский острог или родной двор советского подростка? Да и поразмышлять, откуда нынешняя преступность,’нынешнее зло в том светлом обществе, о котором так мечтали революционеры-демократы.

Я стал подбирать материал для такого сравнения, сидя на тесной кухонке, перебирал в голове те виды преступности, которые у тинейджеров в особом почете. И все сильнее жалел, что кончились сигареты, ибо знакомиться с наследием Писарева и всех тех, кто подготовил нашу счастливую жизнь, невозможно без волнения… Поэтому когда на моей кухне появился Миша, (ироничный взгляд полуспрятанного в воротник варенки лица…) и барским жестом предложил пачку дорогого «Монте Карло», я не стал кочевряжиться. Спросил только: