Юрий Шинкаренко - Дубовые дощечки

— Он все знает про тебя? — вполголоса спрашиваю я и киваю на малыша.

— А как же… Не только знает, но и помогает. На шухере стоит. А, во-вторых, он же готовый свидетель… У нас с ним такая «сказка» сочинена про тех, кто потом не захочет расплачиваться. Любого в тюрьму по этой «сказке» можно упрятать.

— Зачем тебе все это?

— Деньги — зачем?! Я бы посмотрел, как вы завертелись, если б сейчас были пацаном. И если б ваш отчим, его вон папаша, был «синяком» по жизни.

— И сколько тебе платят, э… за эти связи?

— А сколько вы мне заплатите за информацию об этом? — оценивающе смотрит на меня Четырнадцатый.

Для него все упирается в деньги… Деньги — не прихоть, не средство для развлечений. Они нужны, чтобы выжить.

Лишний раз уверяюсь, что Четырнадцатый — вне интересов сексопатологов. Он нормален. Ненормален мир вокруг него.

…Четырнадцатый уходит, и я вдруг осмысляю некий новый надрывный смысл в им самим для себя придуманной кличке. Четырнадцатый… Уже не первый… И, наверное, далеко не последний… Может быть, тот же малыш, что сидел за моей машинкой, готов в скором времени подхватить «ремесло» старшего брата… Стать Пятнадцатым…

Я подхожу к пишущей машинке. Что он там настучал, этот юный «хранитель тела »?

Вначале ничего особого. Обычные «пробушки»:

«:,.—?ант—%ааитшгие:эж».

А потом… Потом!!!

И ошарашенно перечитываю маленький документ раз, другой, третий…

Поперек клочка бумаги, разбитая случайными знаками, но все же узнаваемая, читаемая, тянется строка:

«яхач?дамой.япридудамой№./»»? %наташялблтеб, бльшевсехтя! — бя!!лю)блюнаташ§№тебя, лблю!лбл!ю.§№—/::»

Делается пронзительно больно и тревожно за эту новую в мире любовь. Недавно рожденную, еще не окрепшую, но так горячо и страстно заявившую о себе.

Живи, любовь-новичок! Люби, новичок-влюбленный!

Люби, милый малыш, свою Наташу! Храни ее и себя от грязи, от грубых притязаний жестокого мира!

Люби несмо,—!търя ни+на как-ие по-мехи!!!.

Господи, да какие могут быть помехи Для одухотворенного сердца?! Люби, малыш! Сгорай от нежности… Не спи по ночам… Вспоминай, в какой узор сложены конопушки на Наташкином лице и как меняется этот узор, если Наташка улыбается… Тебе улыбается…

Я бережно вынимаю из машинки лист бумаги, отправляю его в ящик стола… Суеверно спохватываюсь: ведь там лежат другие бумаги, там — торопливый контекст беседы с Четырнадцатым. Не надо бы их вместе, эти непохожие странички! Но — поздно…

Да и не поможет ритуальное действие отвести от влюбленного малыша то, что навсегда осталось в нем, то, что впитано им у технической кабинки школьного туалета. Поздно…

Дождь. Такой, что тина из озера спокойно плавает в воздухе, как если бы поднялся уровень самого озера.

Наша палатка, самая крайняя в юнкоровском лагере, стоит на берегу.

Мы с физруком только что натянули над ней дополнительный тент, уберегая брезентовый борт и провисшую крышу от разбивающихся о камни волн. Пока, работали — промокли, продрогли. И я, чувствуя приближение простуды, решил не идти на ночной костер. Переоделся, проглотил аспирин и забрался в спальник.

Издалека, от столовой, доносились слаженные выдохи ребячьего смеха. Потом там затихло, — начался серьезный разговор.

А я погрузился в мир негромких звуков: воды, ветра, деревьев. Хорошо различалось по шуму, как приближается к лагерю крутая волна, как разбивается о сваи далеко вынесенного убогонького пирса, как хлюпает, пытаясь побольше набрать в свои ладони холодной тины, чтобы швырнуть ее на камни, на палаточный тент… А откатываясь, волна создает разрежение воздуха, — и тогда за ней со склона горы,' по верхушкам елей несется другая волна, уже воздушная, хотя не менее влажная.- Палатку осыпает крупная капель с еловых ветвей, — и я зримо представляю, как на парусине, измазанной илом, там-тут-тут-там вспыхивают чистые серебристые узорчики — уж не блинчики ли расплавленного свинца? В кромешной тьме палатки словно светлеет от этого.

…Я проснулся от того, что в соседнем отсеке (а палатка многоместная, из двух отделений) кто-то шептался.

— …А взгляд у этих девочек — подохнуть можно, — донесся до меня чей-то шорох губ и языка. Шепот был с легким приголосьем, он принадлежал мальчику десяти лет, еще не умеющему как следует Для долгой конспираторской фразы набрать воздуха в легкие.