Михаил Гефтер - 1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

– Можно ли сказать, что русская революция после смерти Сталина научилась себя останавливать?

– И да и нет. Хотя смерть Сталина и XX съезд сыграли для СССР роль острова Святой Елены и Венского конгресса.

– Человек – это скот с неистребимой тягой переначаться. Она реализуется не во всех, но в тех, кто умеет повлиять и вовлечь за собой в одиссею, в путь! В жизнь как путь. Маркс, Платон, Ленин, Гегель: абсолютное движение становления, жизнь как генезис. Эта коллизия сформировала синонимический смысловой ряд история – человечество – утопия – революция . Новоевропейская цивилизация, придя к финальной эпохе, несла в себе это как замысел, как проект христогенеза. Последние ее 200 лет могут рассматриваться как цикл великих революций – и в равной мере могут рассматриваться как термидорианский цикл! Но теперь сам цикл «Революция – Термидор» исчерпан. Революция исчерпалась? Нет, я утверждаю, что исчерпались и революция, и термидор!

– Но ты говорил, что русская революция не остановлена. Как же она исчерпалась?

– Вся ситуация обрывается на нас, Атлантидой осталась только Россия. Остальных либо не полностью втянули в эту историю, либо они ее обо шли, научились выходить из ситуации и жить некровавыми конфликтами.

Там устоялась предельность, ограниченная такими вещами, как государство и личная жизнь. Там действует правовой строй. Они строят повсе дневность как заурядную жизнь, не впадая в крайности тяги переначаться. Это позволяет им особая деятельность воспоминаний. Гигантскую роль играет искусство, культура. Марик точно сказал, что крупнейший историк XX века – Шостакович. Неважно, Шостакович или Шнитке!

Неважно, Платонов или Мандельштам, Брэдбери, Фолкнер, – они все историки в этом смысле. У Брэдбери деятельность воспоминаний почти главная тема.

Где-то на России эта конструкция взламывается. Трудность в том, что здесь люди все еще говорят на диалекте истории, а сами за пределы истории вышли. Сегодня Россия особенно разрушительна для работы воспоминаний: она их отклоняет, упраздняет! В то же время неистребимое свойство человека переначаться здесь застряло сильнее, чем где бы то ни было. В том слое, который условно назову бывшая интеллигенция .

– Чем отличалась неклассическая русская революция от классической?

– Масштабом пространств, где она развертывается. Уплотненностью срока. Стремлением проломиться к финальному результату в самом начале, в исходном пункте. Стремление двинуться напролом к утопической развязке. Невозможный результат обращен в утопический исходный пункт, что ведет к уплотненности в сроках. Революция 1917-го, имея классических предшественников, знает, что она именно революция. Зная, что она – революция, и сопоставляя себя с французским эталоном, русская революция от него отталкивается, бежит. Она убедила себя, что не похожа на классический прецедент тем, что не даст себя остановить. Она-то и оказалась самой застрявшей во времени. После ее «напряженные темпы» развернутся в долгое-долгое блуждание кругами.

Но главное – масштаб. Неостановленная революция не только не остановила саму себя – она отбила все попытки остановить себя извне! И что значит «остановить», русская революция до конца выявила. Сопоставь Дванова [94]из «Чевенгура» с Борисом Савенковым: что удерживало людей внутри этой фантастики? Что в ней держит людей? Поймите же нас.

– Работа с масштабом?

– Мы уже другие люди – тех людей нет. Все уже, их нет! Можно вспомнить послесловие Пастернака к последнему варианту его автобиографии, где он говорит о революции… Итак, мы пришли к фиаско практикующего коммунизма, определяющему нынешнюю ситуацию. Конец последней империи на Земле, финал холодной войны… но не остановка революции! Мы по-прежнему имеем дело с основными ее ингредиентами в перемешанном обновленном составе. И в этом составе величин должны узреть собственную задачу.

Почему сегодня кажется, будто все в России состоит из погубленных шансов? Потому, что это мы сегодня губим свой шанс. Губим шанс оставить революции в прошлом, закрепив их в памяти как общее прошлое. Топчем мертвецов, будто те нам подсудны, и затаптываем все, что, несомненно, было. Вот отчего все в России стало казаться глупо очевидным! С чего бы? Это повреждение ума неостановленной революцией. Теперь нужно решить – либо 4 октября 1993-го мы прожили последнюю кровь русской истории и теперь способны наконец жить собой. Либо мы перешли ту черту, за которой уже ничего нам с собой не поделать.