Михаил Гефтер - 1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

– Политика либо работает с уже различенным обществом, либо вязнет в русском киселе.

– Да, конечно. Есть в природе нашего человека тяготение ко всему масштабному, с размахом. Возможно, это мой чаадаевский вирус, иллюзия, но сегодня проблема все-таки в огромной степени в России. Страна впервые становится буквально и непосредственно всемирной. То обстоятельство, что нацизм Гитлера облекся в традиционную геополитическую форму, упростило его военную ликвидацию. Но что если все вернется в неклассическом виде?

– Мировая революция означала мировое могущество, и теперь здесь предмет запоздалой гордости, смысл жизни целого поколения. Скажут: «мы» 600 тысяч жизней положили в одной только Польше, и поляки должны быть благодарны!

Хотите избежать крайностей? Интеллигенты, предлагайте концепцию развития, которая даст выход человеческим чувствам. Образ врага – это еще и человеческое желание веровать. Руководствоваться не одними шкурными соображениями, а чем-то еще. Если не ввести людей в русло чего-то вдохновляющего, их вдохновит образ врага! Вот серьезный вопрос, действительно связанный с опасностью фашизма. Фашизм нельзя представлять как примитивную вещь, он отвечает человеческим наклонностям. Вы их не удовлетворяете? Тогда фашизм их удовлетворит!

Как могло получиться, что Жириновский вышел на третье место на президентских выборах? Вражда становится вдохновляющим, а не низменным побуждением. Сталинизм и фашизм тоже утилизировали потребность человека во вдохновении.

– Глупость нынешней мечты о стабильности: что вы там стабилизируете? Можно денежную массу стабилизировать, и ту до известной степени. А мы что стабилизируем – лежащий в обломках вчерашний день? Завтрашний, которого еще нет? Или вечный «переходный период», из которого вечно состояла советская послереволюционная жизнь, чем тоже все сыты по горло?

– Все уже решили, что думать о будущем смысла нет. Когда как безумные смотрели в 1989-м I съезд депутатов, мы в последний раз поучаствовали в своем будущем. Далее потеряв к нему интерес.

– Стоило бы описать I съезд как кульминацию. В тот момент следовало принять за норму, что советские люди одновременно двинутся в разные «куда». И в этом будет их новая жизнь. Оставалось только согласовать, чтоб друг друга не перебили. Но в головах у интеллигенции уже засела инерция единого пути. Каждый провозглашал истинным свое «куда», а истинного не выстроишь, настаивая на «моно…».

– Есть царь, у которого нет царя в голове. Ну что тут поделаешь? Омерзительно. Знаешь, само существование носит привкус оскорбительности. Мне-то плевать, учитывая возраст. Могу сказать – хорошо, я свою песню спел на свою мелодию. Может, не нужно? Не будем читать газеты, не будем смотреть телевизор, и всем станет хорошо.

– Разве в 70-е годы ты не ощущал той же оскорбительности существования?

– Да, но опасности противостояния придавали ему драматические свойства, возвышали. Про себя трусишь, но угроза возвышает. А теперь можешь хоть сто раз противостоять, ну и что? Интеллигенты мне звонят – ах, зачем же вы так об антифашистах отозвались по телевидению. Другие говорят – хорошо сказали, что «анти» сами по себе ничего не дают, а избирательное применение закона вооружает тех, с кем собрались бороться. Ну и что, что я все это говорю? Допустим, даже кому-то понравилось.

– Есть атмосферная причина того, что это бессмысленно. Вообще-то это входит в правила демократической игры.

– Действительно, надо работать впрок, я понимаю. Но, во-первых, тогда я был моложе. Во-вторых, был элемент опасности и этакий демократизм. Трусишь, но впервые действуешь как относительно свободный человек. Что им теперь от их свободности нынешней?

– «Горбачев дал нам свободу». Тотальная перемена прошла без опор внутри самого этого сознания. Оно состоит из долей того же мозга и действует по тем же правилам. Но правила пересобрались в новую схему. Полуслепое российское существо учится быть эффективным, оптимально действует в новых условиях. Но его оптимальность – вне условий свободы.

– Нового, уже не усредненного человека, вышибли из прежней ситуации усреднения. Того советского усреднения, которое устраивало людей, с которым они все свыклись. Неусредненный человек в ситуации хронического неустройства жизни – вот патологическая ситуация. Поскольку неусредненный человек в ситуации неустройства сам не подозревает, что сделает завтра.