Михаил Гефтер - 1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

– Но где трагедия была! И это Шаламов! Интересно сопоставить разные фигуры и выйти на новый простор сопоставления. Бухарин становится трагической фигурой только на своем процессе. Троцкий нетрагедиен вовсе. Трагическое открыло мне вход в политику. Может, и мы дотянемся до трагедии, наконец?

– Если не вернется этот твой «выравнивающий смертями».

– Плеханов, умирая в Финляндии, говорил про Октябрь (который отвергал начисто): собственно, что особенного сделал Ленин? Только то, что и было возможно, – довершил 1861 год в деревне! Из уст Плеханова это важно слышать – нам-то все видится наоборот! Но Плеханов прав: ленинское аграрное довершение 1861 года открывало России путь к альтернативе… если бы не военный коммунизм.

– У меня здесь ощущение чего-то более простого…

– Нет уж, минуточку! Простого не ищи, приближаясь к структурам альтернативности. Но можно сузить задачу до альтернативного мышления в культуре интеллигенции предоктябрьского и постоктябрьского времени. Туда можно зайти из XIX века, а можно от Серебряного века. Последний интересен, поскольку ясно встал вопрос отношения интеллигента к революции. Включение в революционную действительность и борьба за место в ней имели альтернативный характер. Альтернативным было отстаивание автономии образа, формы, слова.

Ставя задачу сдвига нынешнего состояния в альтернативном направлении, надо опираться на опыты прошлого. Нужен разбор фигур разного порядка, как Платонов, Булгаков, Зощенко, Мандельштам. Их наследие сейчас воспринимают как отрицающее все «октябрьское» либо заведомо обреченное на приспособление. А его надо рассмотреть под углом зрения их личного пути. Их опыт внутреннего сопротивления монополизму идеократии. Творчество, слитое с судьбой создателя, в контексте времени. Как оставленное ими наследие ушло в подполье. Как после войны оно вернулось и сработало на сопротивление интеллигенции.

Так мы вернем себе вкус к альтернативному мышлению. И сумеем проанализировать нынешнюю ситуацию, где вызов альтернативы не нашел ответа – ни в политике, ни в идейных конфликтах интеллигенции, ни в работе мысли.

– Мы говорим о превращениях феномена революции после 1917 года. Как тип революции наш опыт не моделируем, зато его технология – включение масс во власть – прошла на ура, век ходит по рукам и все еще на вооружении. Что же творит наш Борис Николаевич милейший? Ведь сам же лезет в карман Сталину и Гитлеру.

Задумайся, что значит перевести Россию из одного состояния в другое? На этом потерпели катастрофу лучшие русские интеллигенты XIX века. Потом была партия кадетов. О них говорят – «идеалисты», по старым прописям – «партия буржуазии и помещиков». Ленин объявил ее даже партией врагов народа… Впервые тогда, кстати, врагами народа заклеймили целую партию. А что это за партия? Партия интеллигенции. Где своим был Вернадский. Милюков, умерший стариком в эмиграции. Андрей Иванович Шингарёв, которого растерзали пьяные матросы в Петропавловке, просится в святцы, в великомученики. Что же случилось с партией русской интеллигенции? Уже раз потерпели катастрофу! И что теперь хотят сотворить в Москве – партию какой интеллигенции? Столичные секты оформляют себя в партии, выдвигая политических недоумков, с мечтами о карьере.

– Русским словом «интеллигенция» соразмеряет себя с властью как сувереном пространства. Пространства населенного, но вместе с тем как еще на него посмотреть? Оно и не вполне человеческое. В чем вызов несоразмерности власти? Что-то есть гоголевское в этих перемещениях, в легкости замещения одних другими. Воланд, у которого своя шайка, приехав, имеет дело с другой шайкой в Москве. Суммируя персонажей, с которыми он обделывает дела, все они бесконечная шайка. Фарца .

Вспоминаю старинное предчувствие нашего общего друга Печерского. Как-то в диссидентские годы собралась у меня молодежь, и слышу из кабинета их разговор, детские речи – что в Союзе будет потом, когда власть переменится? Сменит же кто-то партийных, но вот кто? …Как кто, говорит Марк. Придут фарцовщики! Это он тонко учуял. Фарцовщики пришли. Булгаков что-то предвидел: и Воланд в Москве имеет дело с фарцовщиками. Но у Воланда еще есть сверхзадача, кроме вечной возни беса со швалью.