Николай Боровой - Сорок три, или Главное, чтобы костюмчик сидел. Размышления мизантропа, не лишенного чувства юмора

Очень многое проступает.

А что?

Серый пиджак очень хорошего покроя надевается мне на плечи с присказкой «все судьи и прокуроры у меня этот немецкий костюм берут».

Разбирает смех и я впервые пристально приглядываюсь к нему, с вниманием и вникая, что неизменно означает – польется ворох мыслей и напишется текст.

Судьи и прокуроры…

Несчастная страна. Изуродованные социальным опытом холуи, из которых главная составляющая их натуры и сути не уйдет никогда. Ведь она засела в них именно глубоко, будучи властью страха и рабством у химеричных значимостей, в котором надёжнее, удобнее, преодолеть которое нет ни сил и нравственной способности, ни достоинства и памяти о том, что человек, ни готовности заплатить нужную цену.

Судьи и прокуроры…

Да кто же не знает, что такое статистический постсоветский судья, адвокат и прокурор, не важно – российский или украинский. Липкие и продажные ничтожества, не стесняясь подпирающие закон, нормы морали, еще способные дойти если не из опыта социальной жизни в стране, где их давно нет, то хотя бы из курса школьной литературы, голос совести, порой заявляющий о себе посреди обыкновенных, ставших каждодневной составляющей жизни и судьбы бесчинств. Статистический украинский судья или прокурор – это собственно тяжкий уголовный преступник, рэкетир и вымогатель, организатор убийств, вор и взяточник, противозаконный владелец многомиллионной собственности, включая предприятия, консалтинг и т.д., либо же, на крайний случай, ко всему этому яростно рвущийся через связи, умение угодить уже набравшим вес и тем, «кто все в околотке решает». Особенно хороши так же таможенные и экологические инспектора, проверяющие стройнадзора, ответственные за выдачу подрядов и разрешений на бизнес и возведение зданий в горуправах, налоговые и пожарные служащие, но судьи и прокуроры – это топ. Преступлений. Быстрого и фантастического обогащения. Социального уважения. Собственно, речь идёт о подонках, которые должны сидеть три пожизненных срока, очень часто – семь, ибо трудно вместить в одну, запертую в одиночной камере жизнь объем преступлений, совершение которых подразумевает эта должность в ее социальных постсоветских реалиях, ценой которых в ней выживают. Я знал одесского владельца сети пекарен, который после четырех лет успешного бизнеса, принеся прокурору района обычную месячную мзду, вместо «хорошо» услышал – «у тебя есть два месяца, чтобы продать мне дело». Сумма равнялась четверти рыночной стоимости, но и это было благородно, по человечески, и через месяц владелицей сети стала жена районного прокурора. Я знал молодого парня, художника из …, которого сделали «содержателем и организатором наркопритона», застав с обычной порцией марихуаны – судья помогла прокурору закрыть статистику по борьбе с распространением наркотиков. Ему дали семь, отсидел он из-за амнистии в честь великого свершения «еврореволюции» половину, став в тюрьме пассивным гомосексуалистом и инвалидом на всю жизнь. В двадцать два ему погубили бумажным и протокольным интересом жизнь. А в двадцать семь он пришел к судье, спросил – ты же знала, что нас до смерти избивали, заставляя подписать протоколы. Знала, что даёшь срок ни за что, без вины, по крайней мере мне. А она, говорит, посмотрела на меня, как на ненормального, и произнесла с сарказмом – так ты что, хочешь теперь, чтобы я посадила следователей, которые вами занимались? Злодеи вешались в муках совести во времена Достоевского. Во времена Ахматовой они уже не считали их дела преступлением и ходили после трудовых будней на всеобщее благо в театр, ибо проект выведения статистической социальной единицы, нацеленной на выживание и преуспевание в аду жизни и реалий общества, уж каково оно есть, вступил в самую пору. Сегодня – это давно устоявшиеся правила игры, норма и условие выживания, маломальского социального и жизненного успеха. И потому никто не почувствует ответственности и мук совести (способность к этому не позволит не то что выжить и продвинуться в системе, а вообще прийти в нее), ничтожеством и «фраером» сочтут любого, в котором что-то такое начнет происходить, но если всё же случится, то дорогой коньяк или вип-бордель, уважение подобных же скотов рядом и почитание жаждущих урвать кусочек холуев внизу решат вопрос. А если станет уж совсем невмоготу, замаячат смерть и суд над собой, то психолог с докторской степенью и тарифом двести евро в час разъяснит, что отчаяние, томление души и желание разрядить табельное оружие в висок – это не слабый голосок человечности, но болезнь, называемая «депрессия», обусловленная усталостью и напряжением от высокой социальной ответственности, и потому надо съездить куда-нибудь хорошо отдохнуть и попить новых таблеточек с серотонином, ибо ненормально не чувствовать счастья вообще, имея же дом, должность, уважение и миллионный доход, семью с несколькими любовницами, и ради подобного, на это растрачивая жизнь, всего лишь кого-то приканчивая заживо и обрекая зазря пропасть, обворовывая и гноя – в особенности.