Цви Найсберг - О книгоедстве

82

Однако люди (чьи имена по большей части остались полностью безызвестными) были начисто стерты с лица земли большевиками, то есть как раз именно тем бравым племенем пламенных демагогов, коему, может еще статься, без Достоевского, Чехова и Льва Толстого, да и незабвенного Горького власть в руки может быть совсем и не далась.

Именно эти люди и опоили свой народ зельем невообразимо неописуемой лютости, а как раз-таки потому он уж затем и загорелся самым неустрашимым энтузиазмом по достижению абсолютно так несбыточных мечтаний, которые были и близко никак неосуществимы без коренной перемены буквально всех психологических установок столь повседневно движущих мысли и чувства среднего обывателя.

Причем вполне успешно осуществить нечто подобное если и было возможно, то только лишь в течение довольно долгой и продолжительной смены до чего беспрестанно раз за разом почти уж неприметно совсем еще безвольно сменяющихся довольно-таки весьма многочисленных поколений.

Ну а также и следует действовать сколь ведь на редкость взвешенно, рассудительно и поэтапно, а никак не нестись галопом, сея при всем том один лишь тот до чего невероятный хаос вместо всего того совсем этак походя и наспех исключительно уж пафосно наобещанного благоденствия.

Ну, а коль скоро все и вся кое-кому явно еще понадобилось делать полностью аврально и вовсе-то как есть исключительно так незамедлительно, то тут, как и понятно, безо всей той самой отъявленной патоки лжи и кровавых интриг было и близко вовсе-то никак попросту уж не обойтись.

И кое-кто более чем, безусловно, совсем ведь теоретически верно до самого конца полностью выверил все те наиболее наглядные постулаты той самой лишь разве что грядущей несветлой жизни со всею же восторженной лаской чертовски нежно и радостно обнимаемых партией масс.

83

Причем надо бы можно сказать, напрямик довольно-таки строго при этом заметить, что эдаким учителем мерзких политических смутьянов было сколь доступно еще стать, в том числе и отчаянно противопоставляя им все свои жизненные принципы и приоритеты, как, кстати, и громогласно предупреждая общество обо всей лишь грядущей весьма серьезной их потенциальной опасности.

Вот чего по этому поводу пишет историк Радзинский в своей книге «Господи… спаси и усмири Россию. Николай II: жизнь и смерть».

Из письма Л. Шмидт (Владивосток):

«В журнале "30 дней" (№ 1, 1934 год) Бонч-Бруевич вспоминает слова молодого Ленина, который восторгался удачным ответом революционера Нечаева – главного героя "Бесов" Достоевского…

На вопрос: "Кого надо уничтожить из царствующего дома?" – Нечаев дал точный ответ: "Всю Большую Ектению" (молитва за царствующий дом – с перечислением всех его членов. – Авт.).

"Да, весь дом Романовых, ведь это же просто до гениальности!" – восторгался Нечаевым Ленин.

"Титан революции", "один из пламенных революционеров" – называл его Ильич».

84

И как оно было вполне уж всерьез доселе сказано выше, довольно-таки весьма затруднительно переоценить выведенную Достоевским формулу грядущего правления российским государством, поскольку он столь во многом более чем явственно предвосхитил – все то, к чему вполне надобно будет затем стремиться всем тем разве что некогда и впрямь-таки последующим, грядущим его поработителям.

Причем, конечно, скорее всего, он только-то и всего, что попросту захотел загодя так предупредить общество о той сколь и впрямь издали надвигающейся грозной опасности, однако сам он при всем том был всецело, как есть одержим бесом, несомненно, более чем отчетливо диктовавшим ему именно так свои правила написания романа о бесах.

У буквально всех тех, кто скликает людей, грозя им грядущим концом, есть полномочия как от Бога, да так и от Сатаны.

Да и его собственная личность тоже вполне естественно как есть, всячески явно накладывает на редкость неизгладимый след на все те, так и изрекаемые неким грозным оракулом грядущего так уж и звенящие затем во многих ушах страстные пророчества о той самой вовсе-то и немыслимо скорой и близко этак никак неминуемой погибели.

Достоевский беспрестанно играл в войну с тенями, и в этой игре он вполне неизбежно все время менялся ролями: то он был Фаустом, то Мефистофелем.

Ну, а самым так доподлинным пророком от имени добра и света он ведь, пожалуй, наверное смог бы уж действительно когда-нибудь еще затем стать, да только вовсе-то он и близко того никак явно не захотел, смолоду еще увлекшись всяческими идеалистическими воззрениями.