Валерий Могильницкий - В долине слез. О великих узниках Карлага

– Оля, теперь ты можешь убрать с подоконника сосновые шишки, ты ведь сдержала слово, пусть они больше не напоминают тебе о Крестинском…

– Рано еще убирать их, Вера, – горько вздохнула Шатуновская. – Реабилитация невинных только начинается… Будешь помогать мне?

– Обязательно буду, – радостно ответила Крестинская. – Правда должна торжествовать для всех.

Но вскоре после этой встречи Вера Моисеевна Крестинская скончалась. На ее похоронах Ольга Григорьевна Шатуновская поклялась хранить память о ней вечно. «Она как врач много полезного сделала людям, сохраняя жизнь детям многих заключенных, – сказала Ольга Григорьевна. – Она до конца жизни сохранила верность своему мужу, боролась всеми силами за его реабилитацию. Я обязательно напишу о ней в своей книге воспоминаний как о замечательном человеке».

И Ольга Шатуновская опять сдержала свое слово. В книге воспоминаний «Об ушедшем веке» она тепло и сердечно написала о Вере Моисеевне Крестинской, которая прошла сталинские спецлагеря «Алжир», Джезказган, ссылку в Енисейске, но осталась верной своей профессии врача, преданной памяти мужа. Ее в лагерях и в ссылке все любили. «Она известна была всем – врач, жена посла», – завершает свой рассказ Ольга Шатуновская.

Когда в Карабасе я разыскал бывшего начальника КВЧ лагеря, полковника Ростова, то он дал мне список заключенных – участников художественной самодеятельности 40-50-х годов. Среди них значилась и переводчица Нина Дмитриевна Монич, которая родилась в Москве в 1906 году, работала старшим преподавателем кафедры немецкого языка в Академии химической защиты. В начале войны с фашистами она отправила в эвакуацию в Тарусу к подруге детей и родителей. Затем поехала туда и сама с тем, чтобы спасти их от нашествия немцев и переправить в Алма-Ату. Но неожиданно для себя попала в оккупацию и вынуждена была остаться там. Тогда стояли сильнейшие морозы, магазины были на замке, и чтобы спастись от голода, Нина Дмитриевна с детьми собирала на полях колхозов оставленный урожай – картошку, колосья пшеницы, кормовую свеклу. Тем и спасались.

В ноябре 1941 года немцы намеривались отправить Нину Дмитриевну в концентрационный лагерь в Германию с группой других тарусских женщин. Однако узнав, что она неплохо владеет немецким языком, оставили ее в местной комендатуре. В течение трех недель она проработала переводчицей у коменданта Тарусы старшего лейтенанта В. фон Поттхаста. С его слов объясняла жителям поселка о разрешении властей собирать хворост в лесу, мерзлые овощи на плантациях. В. фон Поттхаст любил русскую литературу, искусство и порой беседовал с Монич о жизни писателей и художников России. Он был удивлен, что вблизи Тарусы находился дом-музей знаменитого русского живописца В.Д. Поленова, все собирался туда съездить да не успел. Вскоре ему пришлось упаковать чемоданы и бежать восвояси из Тарусы – в нее вошли советские танки и пехота. Освобождение!

Н.Д. Монич вернулась с семьей в Москву, о чем радостно сообщила мужу в воинскую часть, где он служил. Но радость была преждевременной… Кто-то сообщил в органы, что Нина Дмитриевна была в оккупации, служила у немцев переводчицей. Ее арестовывают, и в 1942 году приговаривают к 10 годам ИТЛ «за переход на сторону врага». Так Нина Дмитриевна попадает в наш Карабас, центральный пересыльный пункт Карлага. И здесь она встречается с сестрой мужа Аней. Ее тоже «за оккупацию» держали вначале во Владимирской тюрьме, затем направили на станцию Карабас. По совету Ани, чтобы не умереть от тоски и отчаяния, Нина Монич начинает вести записи в дневнике для будущей книги. «Пусть весь мир узнает о наших душевных муках и бедах, – говорит она Нине. – Пусть сама История оправдает нас!»

О Карабасе в дневнике Монич написано немало. Она радовалась тому, что это – не тюрьма, не Лубянка и не Таганка, где даже неба не видно. Она писала: «Вот мы, наконец, и на КАРАБАСЕ! Во-первых, Карабас оказался небольшой железнодорожной станцией, куда мы прибыли утром, в конце сентября 1942 г. Идти на этот раз было недалеко, и по дороге не было почти никаких строений.

Вскоре мы увидели колючую проволоку, а за ней низкие глинобитные постройки с земляными крышами и чисто побеленными стенами. Ворота растворились, и нас впустили в большой двор, обнесенный колючей проволокой. Как бы ни высока была колючая проволока, натянутая на большие столбы, все-таки это – не стена, не серый камень или красный кирпич. Кругом ВСЕ было видно.