Валерий Могильницкий - В долине слез. О великих узниках Карлага

Были видны невысокие горы, кольцом окружавшие поселок. «Сопки» – по местному названию. Видно было высокое небо.

Двор порос сухой травой. Можно было сидеть в бараке, можно было ходить по двору. Ты был в «зоне», как называлось пространство, оцепленное колючей проволокой. Пускай ночью вдоль зоны бегали громадные злые псы на длинных цепях и шагали часовые. Все-таки по двору можно было ходить. Можно было сидеть на сухой траве. Никто не ходил за тобой по пятам. Даже в уборную, которая была внутри зоны, можно было ходить одному, сколько раз тебе захочется.

Бараки были похожи на большие землянки. Низкие, темные, с земляным полом, обмазанным глиной. Нары были совсем необыкновенные – они были плетеные, как корзины».

В своем дневнике Нина рассказывает и о встрече с Аней, сестрой мужа, ее большой доброте и скоропостижной смерти от туберкулеза. Вот этот отрывок: «Мы успели подробно рассказать друг другу обо всем, что произошло с нами за время нашей разлуки. После отъезда из Таганки Аня все эти месяцы была во Владимирской тюрьме (в г. Владимире). Там ее разыскали дети и привезли передачу. Там же ей зачитали постановление Особого Совещания о вынесении ей приговора – со сроком наказания 5 лет. После этого она и была направлена, тоже через Свердловск, на ст. Карабас.

Аня очень изменилась за это время. Сильно осунулась, лицо было устало; она сильно кашляла. Но она еще не потеряла своей обычной энергии и немедленно пошла на работу, в местную пошивочную мастерскую.

Аня вставала на рассвете, натягивала старое ватное полупальто (еще домашнее) на худенькие плечи и отправлялась на работу. Возвращалась вечером с карманами, набитыми кусками хлеба, которыми она немедленно со мною делилась.

По вечерам мы сидели вместе на нарах и подолгу разговаривали. Аня часто плакала, вспоминая о детях. Но главным источником ее слез была Я. Она очень жалела меня, считая, что я сразу пропаду в лагере. Я не сумею, расталкивая более слабых, бежать за котелком супа, не сумею сохранить свою «пайку» хлеба. Сильные и беспощадные бандиты, которыми полон лагерь, забьют меня, и я вскоре погибну. Ведь я не представляю себе – что такое лагерь!

В тюрьме мы жили в очень тяжелых условиях, сильно голодали, но никто ни у кого ничего не отнимал. Там мы были среди равных, нас окружали такие же женщины, как мы сами. А в лагере – полно настоящих преступников, таких, каких мы еще никогда не видали – бандитов, воров, убийц… Эти страшные люди ненавидят нас, политических.

– Бедная, бедная Нина! – приговаривала Аня, обнимая меня. – Если бы нам удалось сидеть вместе, я всегда бы заработала кусок хлеба шитьем и помогла бы тебе! Я бы грудью своей защитила тебя от злых людей! Ведь я видела больше горя, чем ты, лучше знаю жизнь. Ты же пропадешь! Ты же сразу пропадешь! Ведь не лагерь страшен, люди страшны! – И она плакала, сжимая меня в своих объятиях, как ребенка.

Бедная дорогая Аня! Ты не знала, что судьба судила иначе. Как ни трудно мне было, но я все-таки выжила, а ты – погибла и не вернулась больше к жизни».

Из Карабаса Нина Дмитриевна Монич попадает на участок Кула-Айгир, работает на строительстве плотины на реке Чурубай-Нура, затем на току, в огородной бригаде, наконец, в художественной мастерской стеклянных изделий. Руководителем мастерской была М. Нариманова, жена отравленного чекистами председателя ЦИК Азербайджана Наримана Нариманова.

За время пребывания в Карлаге что только не пережила Нина – отеки тела, малярию, дистрофию, гниющие раны до костей на ногах. Ее вылечила лагерный врач Софья Петровна Менжинская, сестра Вячеслава Рудольфовича Менжинского, бывшего председателя ОГПУ. Он сменил на этом посту Дзержинского, которого называл «не только великим террористом, но и великим чекистом». Сам Менжинский ни тем, ни другим не стал, ибо постоянно болел. Он жил, как сам говорил, с «глубоким пониманием зигзагов человеческой души», и от этого ему было больно и тяжело невыносимо. Все черные дела в органах он доверял Генриху Ягоде, постоянно устраняясь от каких-либо действий. Он скончался, не совершив ни одного братоубийства. Однако его тоже на процессе Ягоды назвали «врагом народа», а его сестру сослали в Карлаг, непонятно за что.

Но врачом Менжинская была отличным. Она лечила отварами трав, народными методами и добивалась успеха. С большой благодарностью о ней написала в своем дневнике Монич, отметив, что Менжинская спасла сотни жизней больных Карлага.

Нелегкая судьба выпала и на долю мужа Нины Дмитриевны – В.М. Монича, попавшего в плен и почти замученного в немецком концлагере. Но он выжил. Выжил! Вернулся счастливый в Москву, но едва акклиматизировался, как его упекли в советские концлагеря на 20 лет ИТЛ. Свой срок он отбывал рядом с Ниной Дмитриевной в Карлаге, лежал в больнице Карабаса, работал на плантациях картофеля в Джартасе, строил там плотину, каналы для полива полей. Там заработал инвалидность, но успел вернуться в Москву, где вскоре скончался.