А в бронзовой? Найдешь ли то, что ищешь
Так исступленно? Все еще дымятся
Останки бронзовой: ты с омерзеньем
Ее отринул. Что же в ней таилось?
– Скакун бесовский, черная свинья!
– А в этой? – Коготь! – В этой? – Камень хладный,
Волос моих потверже; всех страшнее —
Ты, каменная! Ну, а ты, игрушка
Цветная, расписная? Поглядим-ка…
Не сердце здесь – убогая каморка,
Где модные разбросаны журналы…
А в этой? – Пусто! – В этой? – Тоже пусто!
А в этой? – Зубы острые, и каждый
Омочен кровью! О убей, убей
Сию гадюку беспощадным когтем!
А в этой? – Ложе. – Ну, а в той, последней
Из тысячи – о, что же в ней сыскалось,
Чтоб ноги ей лобзать, и пресмыкаться,
И заново лепить ее, укрыв
Ее же волосами, защищая
Своим же телом? Стоя на коленях, —
Что к небесам ты медленно подъемлешь,
Как сладостное жертвоприношенье?
Всего лишь лоно женское? Не втуне
Блистают небеса предвечным светом!
Здесь арфа, солнце здесь! [. .]
Из тысяч – у одной сыскалось лоно!
Лобзай! И похищай! – поскольку с нею
Ты царствуешь и властвуешь повсюду!
Леса пересекай – и даже волки
Тебе добычу теплую уступят;
Моря пересекай – подставят волны
Тебе хребет покорный; даже люди
Тебя не искусают, – а они
Воистину кусают все, что видят!
А ежели увидят красоту —
Кусают насмерть, ядом поливают!
Ты перестал мужчиной быть, сыскав
Любимую… О нет! Ты стал мужчиной!
«И как любить меня? Как любит зверь…»
И как любить меня? Как любит зверь,
Детеныша несущий;
Как фимиам, объемлющий святого,
Как солнце, омывающее землю.
Не можешь? Знаю. Белые светила
Уже мою невесту созидают;
И в собственной груди скрываю розу —
И, словно в серебро, в нее оправлю
Мое истосковавшееся сердце.
Паду к ее стопам, покорный, словно
Свирепый лев у ног невинной девы;
Собой укрою нежное растенье,
Как мощный вяз, питая, укрывает
Плюща побеги… А росток людской,
Благая роза, звездная невеста, —
Меня возложит на святые листья,
И вознесет, и, словно труп индейца,
Подставит солнцу… На ее руках
Взлечу – и потону в лазури неба!
Так я умру, когда меня полюбят!
Мануэлю Меркадо,
мексиканцу
_______
Энрике Эстрасуласу,
уругвайцу
Я, воспитанный на воле,
Живший в пальмовом краю,
Не покину мир, доколе
Стих из сердца не пролью.
Прилетаю отовсюду,
Всюду мчусь во весь опор;
Средь искусств – искусством буду,
И горою – между гор.
Знаю имена растений,
Тайны тверди и зыбей,
И смертельных заблуждений,
И возвышенных скорбей.
Видел я во мраке ночи
Свет, чудесно пролитой,
Напитавший эти очи
Неземною красотой.
Знаю: у любимых были
Два крыла – не две руки;
Помню, как из горстки пыли
Вылетали мотыльки.
Видел я: сражен кинжалом,
Жил убитый человек, —
И в намеке даже малом
Имя злобной не изрек.
Дважды лишь душа блистала,
Дважды лишь была видна:
В час, когда отца не стало,
В час, когда ушла Она.
Сил не плакать не достало
Только раз: когда пчела
Хищное вонзила жало
В кожу милого чела.
Только раз один, поверьте,
Ликовать достало сил:
В час, когда, рыдая, к смерти
Суд меня приговорил.
Если внемлю вздох за кромкой
Волн морских, земных равнин —
Если внемлю вздох негромкий, —
Это мой проснулся сын.
И поделкам ювелира
Не увлечь мою мечту:
Друга всем богатствам мира —
И любимой – предпочту.
Я с бессмертным солнцем рядом
Зрел подбитого орла;
А змея, своим же ядом
Отравившись – умерла.
Знаю: скрытый спящей чащей,
В сонном воздухе ночей,
Мчится по земле молчащей
Несмолкающий ручей.
Да! рука моя застыла,
Я восторженно утих,
Тронув хладное светило,
Павшее у ног моих.
Все тяжеле, год от года,
На душу ложится гнет;
Сын согбенного народа
Умолкает – и умрет.
Все, являемое глазу —
Только музыка светил;
Все вокруг – сродни алмазу,
Что когда-то углем был.
Пусть глупец ложится в землю,
Повергая в скорбь народ!
Я же слову свыше внемлю:
Плод кладбища – лучший плод.
Пусть умолкнет песня эта!
Черный докторский сюртук —
Облачение поэта, —
На сухой повешу сук.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу