Михаил Эпштейн - От совка к бобку - Политика на грани гротеска

Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». В этом всемирном призвании совпадают русские, евреи, русские евреи, да и все ищущие люди всех наций. Настоящая черта оседлости проходит не между русским и евреями, а между теми, кто хочет из своего этнического заповедника вырваться, — и теми, кто хочет в нем навсегда остаться. В этом смысле антисемиты и гиперсемиты — по одну сторону, а те, кого они не любят и не «пущают», — по другую.

Такие «гипер» есть среди разных наций. Мне известны «гиперамериканцы», которые выступают не только против иммиграции и вмешательства в чужие дела, но и против изучения иностранных языков в Америке. Во всем мире уже и так говорят по-английски — зачем нам их языки! А кто хочет, пусть уезжает из Америки и там изучает. Есть гиперфранцузы, гиперкитайцы, гиперяпонцы. Это позиция не столько национализма («мы лучшие»), сколько изоляционизма («мы особые»). Нечего нам соваться в дела других народов — и пусть они к нам не суются. Можно понять реакцию такого этнического эгоцентризма против политики «пролетарского интернационализма» и «рыночного глобализма», проводившейся сверхдержавами. Но любая замкнутость ведет к загниванию, к генетическому вырождению культуры, которая в условиях замкнутости обречена на инцест, на воспроизведение близкородственных генов. Много ли творчески нового произвела Московская Русь в условиях многовековой изоляции, прерванной только реформами Петра I? И какими открытиями обогатила человечество Северная Корея, живущая по законам чучхэ? Для рода самозамкнутость чревата биологическим инцестом, а для народа — культурным.

2012

У Томаса Манна есть новелла «Марио и волшебник», которую полезно вспомнить сегодня, ибо она рассказывает, как изощренными фокусами можно гипнотически подчинить жаждущую зрелищ толпу. Новелла написана в 1929 г., когда Италия, ведомая Муссолини, уже вставала с колен, мечтая возродить мощь и славу Римской империи, а Гитлер «зажигал» в Германии, поднимая с колен немцев, оскорбленных печальными итогами Первой Мировой и Версальским миром. Т. Манн пытается понять, как действует это расчетливое душеедство на целые народы, обещая им величие и обрекая на историческую катастрофу.

Волшебника зовут Чиполла; этот бродячий фокусник появляется в итальянском курортном городке под конец сезона. «Мужчина неопределенного возраста… с резко очерченным, осунувшимся лицом, колючими глазами, поджатым морщинистым ртом… он был одет в элегантный, но причудливый вечерний костюм». Чиполла — горбун, но он сполна компенсирует свой комплекс неполноценности, порабощая зал неотразимыми чарами. Особенно удаются ему арифметические трюки, когда он угадывает сумму чисел, называемых зрителями. Они пишутся на доске, потом складываются в шестизначную сумму, после чего Чиполла показывает подписанный им лист бумаги с тем же самым заранее вычисленным результатом. Раздаются бурные аплодисменты — такие трюки, благодаря магии точных цифр, пользуются популярностью во все времена, и наше — не исключение. Повествователь меланхолически замечает: «… Я не знаю, что, собственно, думала публика… но в целом было ясно, что Чиполла подбирал себе людей и весь процесс… был направлен к определенной заранее цели…»

Потом Чиполла угадывает и произносит фразы, которые задумали зрители. Кажется, что время движется в обратном направлении, прошлое задается настоящим. Таково это волшебство: то, что думают и говорят все по наитию, наобум, оказывается подогнанным под заранее известный результат. Зал неистовствует.

Чиполла откровенно глумится над испытуемыми и унижает их; одного юношу он доводит до каталептическое состояния и, положив тело затылком и ногами на спинки двух стульев, просто садится на него — выразительная метафора той каталепсии, в которую погружается целая страна, когда правитель опускается на нее своим задом. При этом Чиполла не просто иллюзионист, но патриот, ловко подстраивающий свое ремесло под правильное мировоззрение. Он не упускает случая «мимоходом пристегнуть какое-нибудь патриотическое рассуждение», сближая магию с демагогией. Он защищает честь своего отечества от иностранцев и национал-предателей. «Это плохие шутки — провоцировать на себя клевету перед интернациональной публикой, которая не только принижает нас самих, но бросает тень на наше правительство и на нашу страну».