Михаил Эпштейн - Страна разных скоростей

Всё чаще слышатся голоса о том, что в России нет шансов рассчитывать на быстрые изменения к лучшему; если же нацелиться хотя бы на двадцать лет вперёд – то силы надо вкладывать в перемены в сфере образования, в новые педагогические системы и хороших учителей, сделать образование и воспитание нового поколения главной общественной заботой.

Авторы книги приветствуют и поддерживают подобный ход мысли, но всё же полагают односторонние упования только на изменения в школах явным упрощением ситуации. Зато сам переход в отношении главных общественных вопросов с политического мышления на педагогическое необходим со всей очевидностью. Речь идёт про отказ от веры в административные решения, отказ от ожиданий быстрых эффектов насильственного внедрения новшеств – в пользу опыта взаимопонимания и взаимодействия по-разному живущих и думающих людей, честного внимания к условиям для позитивных перемен.

Страницы этой книги обращены к рассмотрению общественного развития России под педагогическим углом зрения. На них обсуждается то, как перейти от формулировок, сочиняемых по шаблону « надо, чтобы… » – к действиям, опирающимся на логику « чтобы нечто получилось – надо… ».

В годы перестройки российская нация из «литературоцентричной» стремительно превращалась в «историкоцентричную». Всё происходящее стало принято мерить историческими аналогиями, объяснять причинами, идущими из глубины времён, выражать в понятиях излюбленных исторических эпох.

Зато три десятилетия спустя для молодых поколений современной России желание рассуждать о жизни «исторически» смотрится дурным тоном, демонстрация исторической эрудиции – вариантом занятного чудачества, подобного коллекционированию значков или страсти к кроссвордам.

Разрыв в мировоззрениях поколений задаёт то скрытое напряжение, энергия которого может оказаться как движущей общество, так и разрушительной для него. Попытки разрыв ретушировать, заполнить его имитациями мифологий советской эпохи понятны психологически (а что ещё придумать, когда нет сил ничего придумывать?), но оборачиваются откровенным шествием голых королей.

Переход от агрессивности к осмысленности, от драки за прошлое к разговору о будущем предполагает и то, что в дискуссиях об историческом самосознании, образовании, культурной политике будут переходить от «перетягиваний канатов» – к признанию того, что многообразие в способах понимания прошлого неслучайно. Значимые результаты будут давать сцепления, совместные «срабатывания» разных культурных позиций.

Как аукаются в общественных практиках те или иные способы обращения с историей, те или иные привычки в её восприятии? Серьёзный обзор подобного сюжета конечно, не предмет этой книги; я рискну взять на себя лишь поверхностную работу: набросать примеры резко различных способов общественных и личных взаимоотношений с историей, разметить условные ориентиры.

…Такую фразу бросил удивлённый индийский учёный в беседе со своим российским коллегой. Русский историк шутливо высказал свои впечатления от индийских хроник: действий вроде бы множество, но вовсе непонятно, какая часть калейдоскопа событий на чём сказывается; кажется, что ничего и не происходит: всё в Индии движется, колеблется, но столетиями остаётся на своих местах. Где тут история – последовательность событий, отчётливо менявших образ жизни страны?

На его рассуждения индийский историк и ответил приведённой выше фразой. Продолжил он примерно так: «Чего стоит история, в которой общественная и культурная ткань то и дело разрушаются, и их вынуждены создавать вновь с нулевой отметки? История – это то, как мы живём, то, среди чего мы живём, что дошло к нам актуальным и действенным. История рассказывает о том, что способно сохраняться во времени. Если до наших дней из прошлого докатились лишь какие-то обломки – то какая здесь история, где предмет, достойный исследования, в чём повод для образовательных усилий?»