Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

Я же не понимал в восемь лет, что мы в ссылке. Я понимал, что почему-то сменили нашу квартиру на какой-то деревянный домик. Куры ходят, свиньи. Даже интересно. Только чего-то мать плачет часто. Почему плачет? Кстати, когда я получал паспорт, мне как сыну врага народа были закрыты все возможности. Я хотел быть военным – нельзя. Я хотел быть дипломатом – нельзя. Я хотел быть журналистом-международником – нельзя. Тогда я хотел поступить хотя бы в театральный в столице – нельзя.

Мать сказала мне: «Дурачок, ты анкету видел?» А я не знал, что это. «Ну вот возьми, посмотри». Двухстраничная анкета, и там был страшный вопрос, Дашенька, я до сих пор его помню: «Находились ли вы или ваши ближайшие родственники в плену, на оккупированной территории или в заключении?» С большой буквы: «И, если умерли, то где похоронены». Мать говорит: «Вот это ты никогда не перейдешь». Я говорю (ну, я был глупый): «Сталин сказал, что дети за родителей не отвечают». Мать отвечает: «Не смеши меня. Я узнала, тебя могут взять, и то если ты будешь способный, в ташкентский ГИТИС».

И я закончил ташкентский ГИТИС. Но потом все-таки, поработав полтора года в провинции, решил поехать в Школу-студию МХАТ. Сталин только что умер. Легче стало жить. А возьмут меня туда или нет? Меня взяли на третий курс. Я за два года закончил Школу-студию МХАТ. Кстати, курс был замечательный: Ирина Скобцева, Светлана Мизери, Людмила Иванова, Анечка Горюнова, Анатолий Кузнецов, Игорь Кваша. Хороший курс.

Вы говорили, что артистом стали поневоле.

Поневоле, поневоле.

Может быть, конечно, вам было бы уютнее на месте журналиста-международника. Но мы вообще-то счастливы, что у нас был и есть такой артист как Леонид Сергеевич.

Дашенька, я не огорчен, что так. Пусть будет так, как должно быть.

Вы недавно снялись в картине «Простые вещи» Алексея Попогребского, там вы замечательно читаете стихи Тютчева.

Тютчев, насколько мне известно, это написал в адрес Вяземского – в связи с его недовольным бурчанием в адрес редактора одного журнала.

Да, но оно звучит обобщенно.

А вы согласны с этой мыслью Тютчева?

Конечно. Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять, не надо быть злым, не надо клеветать на других. Надо сопротивляться старости, насколько это возможно. Но это очень трудно. Она прижимает тебя к стене.

Д. З. Мне нравится ваша серия рисунков «Пушкин-бабочка» и замечательный полнометражный фильм про бабочку. Бабочка – это же, с одной стороны, очень трагично, она ведь живет один день. С другой стороны, это уникальная красота, и потому, наверное, такая уникальная, что недолговечная.

Р. Г.Бабочка правда удивительное существо, как и все вокруг нас, что устроил Господь. Любое творение поражает. Вообще, когда думаешь о красоте, о том, где она больше всего поражает, то понимаешь, что под водой такая живопись скрыта, которая над водой немыслима. Такой балет там, который ни одна птица не может, не то что народная артистка.

Это я вам сейчас сообщение из старости передаю: в старости появляется восторг, вы начинаете восторгаться тем, как все придумано, как все сделано, как все красиво!

Человек – единственный из всех живых существ, кто осознает конечность собственного бытия. Мы живем, зная, что умрем. Это знание нас определяет: мы стараемся найти всему оправдание и смысл, заранее понимая, что труд этот обречен.

Надежда дана нам как способ справиться с этим знанием. Грех уныния на самом деле – не в плохом настроении или пессимистичном взгляде на какие-то вещи, а в отсутствии надежды. Надежда лежит в основе всякого человеческого поступка.

Волшебник в фильме «Обыкновенное чудо» говорит: «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут себе так, как будто они бессмертны».