Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Когда решают, на сколько этажей должен подняться дом, думают не о солнечных лучах. Высотой командует доллар.

Там, где выгодно строить высокие здания, строят высокие. В 1971 году Нью-Йорк возводил две одинаковые башни по сто десять этажей. Их высота — более четырехсот метров. Здания должны быстро окупить себя, в них будет работать пятьдесят тысяч человек — население небольшого города.

Но в некоторых районах Нью-Йорка воздвигать слишком высокие дома не выгодно. По закону они должны сужаться на определенной высоте, причем в узких улицах довольно значительно. Широких же улиц в Нью-Йорке мало, особенно в старой части города, где земля так дорога.

Но что такое дорогая земля? Сколько, например, стоит гектар? Наивный вопрос! Нью-Йорк давным-давно не считает на гектары. В наиболее бойких местах приходится платить несколько тысяч долларов за квадратный метр. Чтобы открыть здесь газетный киоск, надо обладать солидным капиталом!

Писатель Гей Теллес считает, что в некоторых частях города каждое дуновение ветерка стоит около доллара, а павильончик на людном перекрестке, где торгуют горячими сосисками и бутербродами, нельзя купить даже за миллион долларов!

Миллион за павильон — это несколько дороговато, но понятно. А дуновение ветерка? Как его продашь и купишь?

Довольно просто. На Пятом авеню есть дома, владельцы которых платят десятки тысяч долларов в год за то, чтобы хозяева соседних, более низких зданий не надстраивали этажи и не мешали притоку воздуха.

Манхэттен, Манхэттен, «весь Нью-Йорк»…

Он удивляет и пугает, притягивает и отталкивает.

Известный американский фельетонист пишет о посадке на Манхэттене искусственного спутника с Венеры. Получив информацию, посланную приборами спутника, венерианские ученые пришли к выводу, что на Земле нет жизни. В самом деле: земная поверхность состоит из прочного бетона, исключающего возможность появления растений, атмосфера наполнена углекислым и другими смертоносными газами, вода в реке загрязнена и не годится для питья. Единственные обитатели Земли, решили венериане, — металлические штучки, которые движутся по определенным направлениям, наполняя все вокруг шумом и часто врезаясь друг в друга…

Для иностранцев, приезжающих в Нью-Йорк, именно Манхэттен олицетворяет величайший город Америки. Манхэттен вобрал в себя богатство и нищету, красоту и уродство, величие достижений техники и убожество духа.

Выразительный портрет современного Манхэттена набросал итальянский писатель Альберто Моравиа.

Он сравнивает новые небоскребы со сверкающими ракетами из белого цемента, серой стали и ослепительного стекла. Они устремились ввысь, стройные и головокружительные. Это уже не ступенчатые вавилонские башни, а скорее нагромождение электронных машин, механический мозг, стиснутый в узком пространстве: каждый небоскреб в несколько десятков этажей содержит, подобно мозгу, сотни клеток.

Как и всякий мозг, он получает кровь для того, чтобы нормально действовать. Она приливает из ближайших городов и пригородов, из мрачных тайников подземки, из грязных, переполненных поездов. Множество людей спешит к небоскребам, и от артерий-лифтов растекается по голым коридорам в клетки-комнаты с одинаковыми дверями.

Но чем занят мозг Манхэттена? Какова цель его деятельности?

Деньги, все время деньги, прежде всего деньги!

Миллионы сложнейших операций ради одной цели — прибыли!

Почему именно она? — Заповеди постояльцу. — Тюдорситская провинция. — Империя мальчика Фрэнка. Семь мужей императрицы. — В долгу как в шелку. — Приятного аппетита! Пойдемте в кино? — Мой друг Дима и черная магия. — Джонни сел за парту

Теперь пойдет рассказ об одной из улиц Нью-Йорка — Сорок второй улице Манхэттене.

Почему именно о ней, а не о какой-нибудь другой? Ведь длина всех нью-йоркских улиц — несколько тысяч километров: есть из чего выбирать. Так почему же Сорок вторая?

Нет, не только потому, что на этой улице я прожил три осени и знаю ее лучше других. Не потому, что это была «моя улица», мой временный «дом», пусть чужой и неуютный, но все же «дом», куда спешишь после сумасшедшей беготни, сутолоки, грохота и еще бог знает чего, чем давит, оглушает и утюжит человека Нью-Йорк.

Зыбкое «чувство дома» возникало обычно поздно вечером, когда тащился я по Сорок второй навстречу неоновым буквам гостиницы «Тюдор». Вот сейчас поднимусь в лифте, открою дверь, сброшу башмаки и пиджак, повалюсь на кровать хоть на четверть часика — так просто, ни о чем не думая, собираясь с силами, чтобы, освежившись под душем, сесть за газеты и дневник.