Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

На том же Пятом авеню нью-йоркцы немецкого происхождения празднуют день генерала Штейбена, немецкого барона, участвовавшего в борьбе за американскую независимость. Немцев в городе столько же, сколько ирландцев, а ирландцев здесь больше, чем в Дублине, столице Ирландии.

По Пятому авеню шествуют и выходцы из Польши. Они торжественно отмечают день Казимира Пулаского, генерала польского происхождения, сражавшегося в армии Джорджа Вашингтона.

Каждый седьмой житель Нью-Йорка — негр. Но своего праздничного дня с торжественным парадом у негров нет.

Большинство негров живет в Гарлеме. Это в стороне от моего сегодняшнего маршрута. Гарлем — ближе к северной оконечности Манхэттена, он — за зеленым прямоугольником Центрального парка. Когда-то там жили белые. Потом они покинули старые, полуразвалившиеся дома, и в трущобы тесно набились негры, бежавшие с Юга от расистов.

Гарлем вытянут на тридцать пять кварталов, правда очень коротких. Негритянское гетто не обнесено колючей проволокой, но за невидимой границей другой мир. Почти не видно белых — только «копы», рослые полицейские, настороженные, с открытыми кобурами пистолетов, да редкие туристы, растерявшиеся перед нищетой, которая открылась им вдруг совсем неподалеку от богатых кварталов.

В Гарлеме грязноватые улицы, без дела слоняющиеся люди: многие жители гетто — безработные. Там тесные дворы, куда выходят окна крохотных каморок. Во многих домах нет отопления, и зимой гарлемцы выносят матрацы на кухни, к газовым плитам, или ставят в комнаты кастрюли с горячей водой.

Но, как я уже сказал, сегодня Гарлем в стороне от моей дороги. В стороне и Бауэри, улица ночлежных домов, лавок тряпья, кабаков, подле которых алкоголики процеживают «виски нищеты» — ядовитый денатурат — сквозь завернутый в тряпку хлеб.

К Бауэри примыкают кварталы, где люди еще пытаются бороться с судьбой. Там кирпичные доходные дома или гостиницы с номерами для одиноких, которые так малы, что их называют «комнатами для стояния». Но в этих закутках живут семьями, с детьми и стариками. Здесь журналист спросил однажды мывшую детишек под водопроводным краном женщину, как моется она сама, и услышал в ответ: «Вот что, мистер, я не принимала ни ванны, ни душа уже восемь лет. С тех пор, как живу здесь».

Я не иду сегодня к Бауэри, хотя до нее рукой подать. Мне хочется видеть не крайности, не трущобы, а обыденность бесчисленных кварталов, в общем ничем не примечательных. Именно они представляют собой как бы основную массу, слагающую огромный город.

Намеченная мною линия, разрезая Манхэттен от Баттери к Сорок второй улице, проходит лишь через один экзотический район. Миновав Сити-холл, я попадаю в кварталы Чайнатауна, нью-йоркского Китай-города. Неоновые иероглифы на вывесках, бумажные драконы и фонарики, китайские яства в витринах ресторанчиков… Впрочем, тут не только китайцы. Вон подле китайчонка, застенчиво переминающегося с ноги на ногу, католическая монахиня, растворившаяся в приветливости. А мать угрюмо и встревоженно косится на эту сцену из окна.

Китай-город кончился возле Канал-стрит, напоминающей густотой движения наше столичное Садовое кольцо.

Дальше я пошел по улице Лафайета, соседней с Бродвеем. В переулках — старые дома. Всё давно не мыто, не чищено. Фабрички готового платья в тесных зданиях с запыленными окнами. Харчевни в подвалах, обрывки газет, ларьки с мятыми старыми книгами: бери любую за полцены. Крохотный скверик: ограда, бетонный пол, одно серое дерево и несколько зеленых скамеек, на которых дремлют старики. Негр понуро, безнадежно роется в груде выброшенных на улицу ящиков. Почему-то совсем не видно детей.

Здесь не богатство и не бедность, а унылая серость. Это один из десятков «серых районов» Нью-Йорка. Они заметно отличаются от «черных» районов трущоб, но дух упадка и разрушения чувствуется уже и здесь. Обитатели «серых районов», живущие скудно, в перенаселенных квартирах, страдают от произвола домовладельцев и шаек хулиганов. Они стараются выкарабкаться «вверх», но чаще сползают в черные дыры трущоб.

Это сползание начинается незаметно. В общем, жилось терпимо, потом человек заболел, потерял постоянную работу. А раз нет такой работы, то уж нечего думать ни о докторах, которым надо платить кучу денег, ни о лекарствах: ведь на них одних можно разориться.

И вот болезнь запущена, потеряна и временная работа. Все убыстряется спуск по спирали нищеты: из прозябания в «сером районе» на дно трущоб и ночлежек Бауэри, откуда одна дорога — в приемный покой казенного госпиталя и на кладбище для нищих.