Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Советского Союза уже давно нет, но поэтика отечественного пьянства осталась. Фантасмагорические картины, описанные Ильфом/Петровым, Булгаковым, Ерофеевым, Довлатовым и другими, наверное, покажутся современной молодежи, потягивающей свои слабоалкогольные коктейли, надуманными и неправдивыми. Но нет, было так, и еще разгульней! Однако помните, что нельзя дважды войти в одну и ту же водку. Вам таковыми уже не быть. Как немцу не стать русским.

Так актеры экспериментального франкфуртского театра «Schauspiel» перепились на спектакле по поэме В. Ерофеева «Москва – Петушки», сообщает немецкая газета «Бильд» от 18.01.2010 г. (58). В качестве реквизита в спектакле использовалась настоящая водка, о чем зрители не имели никакого понятия. Четверо актеров сидели на сцене на железных стульях, периодически разливая по стаканам и выпивая. Постепенно действие на сцене стало приобретать фантасмагорический характер. Актеры то и дело вскакивали, орали «Настрофье!». Потом раскидали листы с текстами ролей по сцене и перешли к импровизации, начав разливать зрителям.

Один из актеров уже не стоял на ногах, другой поскользнулся на разбросанных листах и упал. Публика между тем была довольна и хлопала, полагая, что все это является частью спектакля. Опьянение актеров стало очевидным лишь после того, когда один из них рухнул со сцены вместе со стулом в зрительный зал, а еще один свалился под стол. Побежали первые зрители, в зале и в фойе возник хаос.

На место были вызваны пожарные и медики. Один из актеров был помещен в карету «скорой помощи», однако принялся бушевать, и врачи обратились к полицейским. В итоге он был доставлен в университетскую клинику. Всего к ликвидации последствий спектакля «Путешествие в Петушки» (Die Reise nach Petuschki) были привлечены три оперативных наряда полиции, четыре патрульных автомобиля и служебно-розыскные собаки.

Что русскому хорошо – то немцу смерть.

Нет повести печальнее на свете, чем повесть о том, как разошлись общественное мнение и реальная жизнь. Эту повесть мы сейчас и пишем. Но хочется отвлечься, поговорить о чем-то светлом и добром, что всегда давало человеку силы жить; да без чего невозможна и сама жизнь: о любви. И если говорить о человеческой любви, то переживет она и нас, и государственные системы, но именно взгляд образованных слоев общества на любовь дает нам то поэтическое восприятие чувства, которое достойно цивилизации и всемирной культуры.

Поскольку на протяжении многих веков именно мужчины создавали большинство дошедших до нас культурных ценностей, их сексуальное влечение к противоположному полу, поиски лучших подходов и нужных слов оказывают облагораживающее действие на последующие поколения людей. Все эти «уступи девушке место», «третий тост за дам» и «женщины и дети – первыми в шлюпку», по сути, предоставление прав слабому, нуждающемуся в защите человеку. Но когда речь начинает идти о принципиально новой социальной системе, революционеры подвергают сомнению все устоявшиеся догмы, в том числе о месте женщины в семейных отношениях.

Ничего плохого в равноправии нет – дело в глобальности суждений радикалов о равноправии. Нужно понимать, что наше представление о дореволюционном времени, как об эпохе пуританской, категорически не соответствует действительности. Речь даже не о дворянских проделках с крепостными девушками, гусарских приключениях с провинциальными дамами, купеческих загулах в нумерах и прочих Сонечках Мармеладовых. Всё само собой разумеется. Деликатнейший Антон Чехов – и тот в одном из писем, помеченных 1883 годом, писал, что каждую понравившуюся ему девицу удается «тарарахнуть» (1). Или, скажем, поэтесса Марина Цветаева, влюбившаяся в поэтессу и переводчицу Софью Парнок. Причем, любовь происходила на глазах у мужа – Сергея Эфрона. Так что бывало всякое.

Согласно Н. Бердяеву, в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины. У русских «природа», стихийная сила, сильнее, чем у западных людей, сформированных латинской культурой. Безудержность русских страстей давно стала притчей во языцех – стереотипом, и даже элементом мировой культуры. Страсть интеллигенции ко всему «прогрессивному», помноженная на традиционные условия крестьянского быта основной массы народа, дали поразительные, а где-то и непредсказуемые результаты. Принятое с Запада подхватывается, доводится до абсурда и последующего такого же гротескного отрицания. Однако надо разделять литературно-картинные страсти образованных слоев общества, и любовь как чувство обычных, вменяемых людей.