Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

«11 июля 1939. Пьяный Олеша подозвал вдребезги пьяного некоего писателя Сергея Алымова знакомиться с Булгаковым. Тот, произнеся невозможную ахинею, набросился на Мишу с поцелуями. Миша его отталкивал. Потом мы сразу поднялись и ушли, не прощаясь. Олеша догнал, просил прощения. Мы уехали на ЗИСе домой. Что за люди! Дома Миша долго мыл одеколоном губы, все время выворачивал губы, смотрел в зеркало и говорил – теперь будет сифилис!» (23).

Дома у Булгакова всегда было и хлебосольно, и весело. Над дверью в столовую висел плакатик с перечеркнутой бутылкой: «Водка – яд, сберкасса – друг». А на столе уже все приготовлено, чтобы выпить и закусить. «Лучший трактир в Москве!» – как сам писатель называл свою квартиру; водочку уважал и любил разбавить ее рижским бальзамом. Письмо М. Булгакова П. Попову: «Извините, но вы делаете явную ошибку: Вы не подумали о том, чем закусывать. Лучше крепкого соленого душистого огурца ничего не может быть. Вы скажете – гриб лучше. Ошибаетесь» (24). Но и последствия неправильно устроенного застолья автору явно знакомы не по медицинскому словарю:

– Дорогой Степан Богданович, – заговорил посетитель, проницательно улыбаясь, – никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу, – лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской ». С помощью самого народного средства приводят в чувство и ошалевшего Мастера, внезапно оказавшегося в гостях у сатаны: « После того, как мастер осушил второй стакан, его глаза стали живыми и осмысленными ». Однако тем-то и отличается талантливый человек, что он может личный, иногда не самый приятный опыт трансформировать в творчество.

Сам же Михаил Афанасьевич после чтения вслух отрывков из романа пришедшим гостям, разливая им водку из графинчика, любил громко заявлять, именно громко, на весь стол: «Ну, вот, скоро буду печатать!» И весело оглядывал шокированных гостей… Разумеется, Булгаков понимал, что при жизни шансы увидеть свой роман напечатанным у него мизерные – его свободомыслие и так громадный бонус от диктатуры.

Излишне добавлять, что ресторан дома Герцена, как позже и Центральный дом литераторов, находился в сфере постоянного внимания НКВД/КГБ. Болтливые интеллигенты – неисчерпаемый кладезь информации, поскольку собутыльничество несет в себе и элемент доверительности. Но и страдали литераторы от своей невоздержанности весьма основательно. Н. Хрущев приводит в пример известного украинского писателя Петра Панча: «Не знаю, как он сохранился. За ним следили и больше всего доносили писатели, вместе с которыми он работал. К сожалению, довольно часто он выпивал. Эти лица провоцировали его на какие-то разговоры, а потом все это передавалось, стряпалось дело, и вот уже документы готовы к аресту» (25). Но – пронесло.

Писательские дома в Москве, Киеве, Харькове были напичканы стукачами, там ежедневно исчезали люди и, тем не менее, писатели веселились. Пир во время чумы. Известно, как мучился Булгаков от бесконечного и шумного веселья живших наверху соседей – молодого баснописца Сергея Михалкова с женой, с которыми, в конце концов, и подружился. Или другой пример – уже из жизни украинской богемы. К. Чуковский: «Внизу под Рыльским живет Павло Тычина. Он не выносит громких звуков, страдает от каждого стука. Чтобы обезопасить себя от шума, идущего с верхнего этажа, он на свой счет «подковал» всю мебель Рыльского резиной. Но Рыльский, подвыпив, предлагает гостям и домочадцам:

– Давайте дразнить Тычину.

Гости начинают горланить «Дубинушку»: «Англичанин мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за Тычиной Тычину…»

Это выводит Тычину из себя. Он прибегает с проклятиями… и остается, и сам принимает участие в хоре» (26). Другой украинский гений – Татлин – любит играть на им же сделанной бандуре, и они с Маршаком дуэтом под эту бандуру поют старые украинские песни, а какая же народная песня без чарки. Жить стало лучше, веселее, страшнее…

В центре Москвы стоит дом, где в тридцатые годы на одних площадках жили писатели и чекисты. Н. Мандельштам: «Бог его знает, как туда попали чекисты, может, их вселили на место арестованных из какого-то другого ведомства, разделявшего этот дом с писателями. Но они там жили, и соседям приходилось сталкиваться с ними по разным поводам. Однажды, например, пьяный чекист, которого жена выставила из квартиры, бушевал на лестничной площадке: он вспоминал в пьяном бреду, как допрашивал и избивал во время допроса своего товарища, и лил слезы позднего раскаяния.