Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

В оперативных сводках о настроениях на местах информаторами тоже неоднократно отмечалось «поголовное пьянство среди членов волисполкомов, сельских милиционеров, деревенских коммунистов и других представителей местной власти» (7). Не случайно в народе бутылку в 0,1 литра стали именовать «пионером», 0,2 – «комсомольцем», а 0,5 литра уважительно назвалась «партийцем». А был еще и «гусь», которого спасал Никита Пряхин во время пожара «Вороньей слободки». Но этот «гусь» не птица, а мера спиртных напитков, она же «четверть» – бутыль объемом около трех литров.

В записных книжках большого знатока вопроса – Венедикта Ерофеева – мы встречаем цифры, характеризующие рост потребления алкоголя в молодой Советской республике: «В 1924 г. выпито 850 000 ведер чистого алкоголя; в 1925 г. – 4 100 000 ведер; в 1926 г. – 20 000 000 ведер; в 1927 г. – 31 000 000 ведер» (8). Симптоматичен сам интерес писателя к этим цифрам, выписанных с большим тщанием.

Встревоженные эпидемией алкоголизма, который считался наследием проклятого прошлого, власти начинают предпринимать ответные меры. С осени 1926 года в школах введены обязательные занятия по антиалкогольному просвещению. Следующей весной начались ограничения на продажу спиртного (малолетним, лицам в нетрезвом состоянии, в выходные и праздничные дни, в буфетах заведений культуры и т. д.). Газеты сообщают о конференциях, экспедициях, антиалкогольных неделях, бойкотах пивных, демонстрациях, опросах и т. д. По улицам маршируют колонны школьников с плакатами: «Алкоголизм и социализм несовместимы», «Долой вино и пьяный дурман», «Мы отцу сказать сумеем: “Не дружи с зеленым змеем!”». Тем не менее, доходы, необходимые для проведения индустриализации страны, обрекали все попытки обуздать пьянство лишь в форму шумных, но в целом бесполезных пропагандистских кампаний.

Немногочисленные ограничения на торговлю спиртным игнорировались торговцами, быстро изыскивавшими необходимые способы реализации запретного товара. И. Ильф в письме домой описывает случай, который позже он внесет в свои знаменитые «Записные книжки»: «Внезапно, на станции Харьков, в купе ворвалась продавщица в белом халате, надетом на бобриковое пальто, и хрипло заорала: “А ну кому ириски? Кому еще ириски? Есть малярийные капли!” Капли – это был коньяк» (9). Кто ищет – тот всегда найдет. Баланс между запретительной политикой и разумным потреблением алкоголя до сих пор не найден.

Рисуя портрет среднестатистического советского гражданина, Ильф и Петров в «12 стульях» живописуют структуру потребления напитков нашими соотечественниками в 1920-е годы: « За крепостными валами из соли и перца пополуротно маршируют вина, водки и наливки. В арьергарде жалкой кучкой плетутся безалкогольные напитки: нестроевые нарзаны, лимонады и сифоны в проволочных сетках ». Похоже, с тех пор картина мало изменилась. Разве что в ряду «нестроевых» добавились еще более вредные кока-пепси-колы. И исчезли легендарные советские пивные.

Удивителен феномен пивной, существовавший все годы социализма. Сейчас молодежи даже трудно объяснить, что к каким-нибудь «пабам» наша социалистическая пивная не имеет отношения. Ни в разгульности, ни в качестве обслуживания, ни в самом принципе времяпрепровождения. Тогда, на заре Советской власти, испуганные социологи попытались выяснить, почему именно пивную люди предпочитают дому культуры или клубу. Выяснилось, что в клубе «стеснительно», а здесь можно петь, пить, шуметь, браниться и даже повстречать Сергея Есенина. К. Чуковский в своих дневниках: «Изо всех пивных рваные люди, измызганные и несчастные, идут, ругаясь и падая. Иногда кажется, что пьяных в городе больше, чем трезвых» (10). В пивной «воля», не то, что в клубе. Наш человек искал не кружку пива, а суррогат свободы.

В тех же записных книжках В. Ерофеева находим точное замечание, характеризующее пьянство при социализме: «Это желание выпить – вовсе не желание просто выпить, а то же тяготение к демократии. Заставить в себе говорить то, что по разным обстоятельствам подремывало, позволить себе взглянуть на те же вещи по-иному» (11). И предоставленной свободой пользовались, ей упивались допьяна, и действительно ощущали себя вольными от всякого угнетения, в том числе – и закона. Свобода перерастала в кураж, кураж в хамство, последующее похмелье и непреходящую депрессию.

Рождалась особая народно-алкогольная культура. В 1927 году в Москве насчитывалось более 150 пивных с эстрадой, и на этой эстраде исполнялись не только частушки а-ля Шариков с балалайкой, но и политические, например, антитроцкистские куплеты. Иногда пивные, стараясь казаться респектабельней, маскировались под столовые системы «Моссельпрома» [186] Помните, у Маяковского: «Каждому нужно обедать и ужинать. Где? Нигде, кроме, как в “Моссельпроме”!». . Наиболее известной моссельпромовской столовой считалась пивная на Страстной площади. Брезгливые открывали дверь в нее ногами. Внутри царили ужасная грязь, вонь и давка. В воздухе, перемешиваясь с запахами человеческих тел, пива и воблы, висел тяжелый непрекращающийся мат [187] От себя могу добавить, что знаменитая пивная на Пушкинской улице в Москве или пивбар «Жигули» во времена моей молодости, то есть в восьмидесятых, ничем особо не отличались. . Столики в пивной брались с боем, впрочем, как и пиво.