Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Мистическое возмездие, Божий суд, попрание революционной идеи «свободной воли» человека волей Высшей. Высшая логика предопределенности угадывается в споре Воланда и Бездомного о том, кто управляет судьбой человека: « Да сам человек и управляет !» – настаивает Бездомный. « Что же , – говоря о непредсказуемости человеческой судьбы и внезапности смерти, насмешливо парирует Воланд. – Это он сам с собой так управился?» Кто-то управляет судьбой. И это даже выше, чем сила государства, это логика самой жизни: « Не думаешь ли ты, прокуратор, что это ты подвесил волосок? » – вопрошает арестант Га-Ноцри. Логика жизни – есть Высшая справедливость.

«Сознание справедливости происходящего владело подавляющим большинством участников событий – вот чего не могут понять нынешние разоблачители ужасов сталинского периода, – указывает философ А. Зиновьев. – Без этого ни за что не поймешь, почему было возможно в таких масштабах манипулировать людьми и почему люди позволяли это делать с собою. Конечно, случаи нарушения справедливости были. Например, расстреляли высокого начальника из органов, который сам перед этим тысячи людей подвел под расстрел. Расстреляли военачальника – героя Гражданской войны, который командовал войсками, жестоко подавившими крестьянский бунт. Но, в общем и целом, эта эпоха прошла с поразительным самосознанием справедливости всех ее ужасов» (79).

Более того, даже осознававшие всю несправедливость конкретных наветов старые большевики старались принести свою жертву с максимальной пользой «для дела»: «Петя, сын одного талантливого инженера, с юных лет примкнувшего к революционному движению, учился со мной в школе. Я часто видел его отца и мать, красивую брюнетку, на наших школьных представлениях в Деловом клубе. Он носил бородку, а на его груди красовался редкий тогда орден Красного Знамени, полученный за какую-то смелую операцию в годы Гражданской войны. Как он мог оказаться вредителем?

– Он не вредитель, – рассказывал, едва сдерживая рыдания, Петя после свидания с отцом незадолго до его отправки в ссылку в Сибирь. – Он считает, что, признаваясь в проведении несуществующих диверсий, оказывает последнюю в своей жизни услугу партии, делу социализма. Страна во вражеском окружении, есть и внутренние враги. Народ должен сохранять бдительность и верить в светлое будущее. Делая признание, он считает, что укрепляет систему, созданную революцией, поддерживает веру народа в Сталина, имя которого ассоциируется с социализмом…» (80)

В дневниках Елены Сергеевны Булгаковой 1937 года отражена кровавая вакханалия, закружившая московскую элиту, и сочувствия к жертвам, прямо скажем, мы находим не много:

21 апреля. Слухи о том, что с Киршоном и Афиногеновым что-то неладно. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла судьбаи для них? (Здесь и далее выделено мной – К.К .)

23 апреля. Да, пришло возмездие. В газетах очень дурно о Киршоне и об Афиногенове.

27 апреля. Шли по Газетному. Догоняет Олеша. Уговаривает М.А. пойти на собрание московских драматургов… Уговаривал выступить и сказать, что Киршон был главным организатором травли М.А. Это-то правда. Но М. А. и не подумает выступать с таким заявлением и вообще не пойдет.

26 мая. Оля сегодня мне звонила днем: «…сейчас на активе МХАТ Рафалович в своем выступлении говорил о том, что «вот какая вредная организация была РАПП, какие типы в ней орудовали… затравили, задушилиБулгакова…».

5 июня. В «Советском искусстве» сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома. Гнусная гадина. Сколько зла он натворил на этом месте…» (81)

Возможно, вы не в курсе, что именно «гнусная гадина» Литовский выведен Булгаковым в образе незабвенного критика Латунского. «Врагами народа» объявлены Киршон, Авербах, Федор Раскольников (тоже давний гонитель Булгакова), Ричард Пикель (личный секретарь Г. Зиновьева, бурно радовавшийся снятию булгаковских пьес в 1929 году): « Эх, какое осложнение! И нужно ж было, чтоб их всех сразу…»

Горести постигли и долго измывавшийся над писателем МХАТ. Племянник Станиславского умер в тюремной больнице, а его жену и свояченицу в 1937 году расстреляли, но и это не смягчило писателя. Елена Булгакова рассказывала, что даже когда Михаил Афанасьевич был уже смертельно болен, он будил ее по ночам и заводил с ней разговор о ненавистном театре, и в этом разговоре он забывал свои боли, высмеивая Немировича-Данченко.