Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Бывший переводчик Сталина В. Бережков вспоминал, как в Киеве из тюрьмы, после какого-то интеллигентского псевдо-процесса, выпустили его отца, инженера-специалиста с дореволюционным стажем: «Отца сопровождал маленький человечек в военной форме и портупее, в петлицах по две шпалы, что означало довольно высокий ранг. Волосы у него были рыжие, вьющиеся и, похоже, давно не чесанные.

– Следователь Фукс, Абрам Иосифович, – представился он… Отец довольно холодно попрощался с Фуксом. Меня это даже покоробило. Все это время Фукс с таким участием нам улыбался. Он, казалось мне, тоже радуется, что наше тяжелейшее испытание окончилось. В конце концов, следователь ГПУ тоже человек. Я готов был простить его, даже если он порой плохо обращался с отцом. Только потом мы узнали, что, добиваясь “признаний”, отца жестоко избивали, заставляли сутками стоять в узком карцере, лишали сна, сажали в одну камеру с уголовниками, подвергали и более изощренным пыткам. Но он обладал несокрушимой волей и атлетическим телосложением. Это помогло ему вынести все издевательства. Он много раз терял сознание, но не подписал ни одной бумажки, которые ему подсовывал следователь» (30).

Как сложилась судьба рыжего Фукса? Подозреваю, трагически, как и у большинства советских чекистов той эпохи. Например, был расстрелян Е. Евдокимов, фальсифицировавший «Шахтинское дело» (а до того отличившийся зверствами в Крыму, захваченном Красными войсками после отступления белых) [79] Он был заместителем начальника особого отдела Южного и Юго-Западного фронтов и возглавлял крымскую «ударную группу» чекистов. В результате деятельности этой группы было уничтожено 12 000 человек: офицеров, врачей и служащих Красного Креста, сестер милосердия, учителей, чиновников, земских деятелей, журналистов, инженеров, бывших дворян, священников, крестьян. Убивали даже больных и раненых в лазаретах. . В числе прочих, расстрелян В. Балицкий, который сфабриковал в 1931 году дело «Союза вызволення Украины». Писатель Г. Снегирев, сын одной из подсудимых на процессе СВУ (который подробно описан в его повести «Мама, моя мама») наслаждается возмездием палачам: «Казнены советской властью следователи Бруки, Броневые, Грозные, покатились в яму Балицкий, Михайлик и прочие, уничтожены прокуроры Ахматов, Быструков, Якимишин…»

А ведь Балицкий, если верить совинтеллигентам, милейший человек был. Стадион «Динамо» в Киеве носил тогда имя наркома внутренних дел Украины В. Балицкого, инициатора строительства этого спортивного сооружения. Таких хороших людей – и в расход! Ну, не свинство ли? А Снегирев продолжает злорадствовать: «Пора сказать и о блистательном общественном обвинителе Панасе Любченко. В ночь на 30 августа 1937 года Панас Петрович вырвался в одной белой рубашке с заседания ЦК компартии Украины. Был он в то время не более и не менее как главой правительства УССР, председателем Совнаркома Украины, знай наших!.. Так вот, вырвался в одной рубашке, вскочил в свою машину и помчался к себе домой якобы за важными какими-то бумажками. Вбежал в дом, особняк на улице Ленина возле велотрека – и ночную тишину прорезали три пистолетных выстрела: жену, сына, себя…» (31).

Трагическая судьба, но именно благодаря сотням тысяч евдокимовых, балицких, любченок, их неустанной работе в двадцатые и тридцатые годы, в стране установилась атмосфера, в которой стал возможен Больший террор. Согласно оперативному сообщению, в ноябре 1934 года умница И. Бабель обронил в узком кругу: «Люди привыкают к арестам, как к погоде. Ужасает покорность партийцев и интеллигенции к мысли оказаться за решеткой. Все это – характерная черта государственного режима» (32). Режима, установленного и воспетого с помощью таких, как Бабель.

Если присмотреться, и за занимательной фабулой «Мастера и Маргариты» таится атмосфера страха, тотальной слежки и бесконечных исчезновений: « И в эту минуту в столовую вошли двое граждан, а с ними почему-то очень бледная Пелагея Антоновна. При взгляде на граждан побелел и Никанор Иванович…» Или: «… еще через час неизвестный гражданин явился в квартиру номер одиннадцать… пальцем выманил из кухни Тимофея Кондратьевича в переднюю, что-то ему сказал и вместе с ним пропал» . И, если вчитаться, таких пропаж в романе множество. Возможный арест и исчезновение – повседневность описываемого общества.

Итак, советское образованное сословие воспринимало работников «органов» как печальную, но объективную реальность, а наиболее преданные режиму старались максимально с ними сблизиться, подружиться, породниться. Они никак не ожидали, что начнется разгром органов, вообще всей едва сложившейся советской элиты, который непосредственно заденет и их.