Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Просто измерение «лузер — не лузер» здесь не подходит. Служкин не определяется этим измерением. Его беда как раз в том, что другие люди меряют его, как и вы, именно этой меркой. Потому Служкину и поверили «отцы» — они ещё не научились мерить меркой «лузерства».

По большому счёту Служкин ищет некую универсалию, «примирение на земле», как он говорит, и он очень далеко прошёл по этому пути, если уж мы сейчас о нём спорим. Если хотите, это его «успешность», потому что о «не лузере» Будкине говорить нечего. Служкин говорит о себе: «Я — вопрос, на который каждый должен ответить». Он сумел стать вопросом. А хороший вопрос, как известно, половина ответа. Дойти в ответе до половины — большой успех. Лузеры так далеко не доходят. Вы не дошли.

Измерение «лузер — не лузер» к жизни не подходит. Вот некогда жил один человек — нищий и бродяга, бороться он не хотел, родителей бросил, погиб по-дурацки — по ложному обвинению. Полный лузер. А это Иисус Христос

Вы согласны с тем, что со временем у текста становится больше смыслов? Причём независимо от воли автора, просто так устроена культура. А Служкин — он нормальный человек, которого его жизнь более-менее устраивает, и он (в основном) занят тем, что придумывает оправдания, почему он ничего в жизни не меняет.

Я согласен с тем, что время прибавляет тексту смыслов. Например, только время прибавило роману «Как закалялась сталь» смысл жития католического мученика. С дистанции времени этот смысл романа куда яснее сказок о жертвенности во имя торжества коммунизма.

Но я не согласен с вами в оценке Служкина. В жизни его многое не устраивает. И он не занят одними лишь оправданиями своей бездеятельности. Это читатели ищут оправдание Служкину, который, видимо, им симпатичен, но непонятно: почему он ничего не делает?

В жизни бывает много ситуаций, когда ничего не менять — большое и трудное дело, а перемены как самоцель — стратегия мошенников. Я уже приводил пример с защитниками Брестской крепости: они ничего не поменяли, из крепости не вышли, к своим не пробились, Берлин не взяли. Они — лузеры? Сидели там у себя по казематам, занятые придумыванием мифа о стойкости, чтобы оправдать своё неумение победить Вермахт? Так?

Служкин сам вполне внятно поясняет свою позицию (цитирую): «Нужно меняться, чтобы стать человеком, и нужно быть неизменным, чтобы оставаться им». Шутками и пьянством Служкин маскирует свою стойкость, а не безволие. Служкин не хочет жить так, как живут его друзья, но и не хочет обижать своим осуждением их образ жизни. Поэтому свою силу выдаёт за слабость. Посредством пьянки «не хочу» выдаёт за «не могу».

В этом и отличие «Географа» от похожих произведений «времён застоя», к которым всегда пришнуровывают мой роман. Там пьянство было невнятным протестом и слабостью героя, а у меня стало свидетельством его силы — маскировкой его осознанного несогласия с нравами эпохи.

Бывают ситуации, когда ничего не менять — большое и трудное дело. Например, вы защищаете Брестскую крепость — и ничего не меняете: не меняете отношения к врагу, к присяге, к своему месту. Лузеры, да?

Мат в «Блуде» — это что-то. Я прошла и ипподром, и много конюшен, но такой пассаж, как в сцене, когда Моржов встречает трудных подростков, услышала впервые. Это в каких университетах вы так научились? Впечатляет класс в семь этажей. И доходчиво, и без вариантов.

Эту многоэтажную матерную фразу я услышал действительно в университете. Уральском и государственном. От девушки — студентки факультета журналистики. Она где-то «поймала» это матерное чудо и принесла его в нашу компанию как образец виртуозности. А я запомнил — на всякий случай. Через двадцать лет случай подвернулся. Конечно, люди так не ругаются. В живой речи такого не создать — это «лабораторный» шедевр. Но Моржов выдаёт эту фразу не впопыхах, он останавливается и театрально откашливается: по драматургии сцены видно, что он воспроизводит заготовку.

«Общага» показалась слишком мрачной. Притом что это не зона и даже не армия. Не порождён ли беспросветный фон повествования простым испугом Отличника перед окружающим миром, в который он попал в 17 лет?

В «Географе» не преувеличены ли возможности 14-летних подростков? Как они сумели перенести описанные вами трудности?

Этот вопрос про «Общагу» я и сам себе задавал: не связан ли преувеличенный драматизм романа с испугом Отличника перед миром? Нет. Роман писал не Отличник, а я. А я не боялся общаги и не тяготился ею. Мрачный настрой романа не от страха героя перед миром, а от молодости автора. Я был максималистом, и все чувства работали на двести процентов мощности, в том числе и горечь от того, что мир не идеален, а люди слабы.