Александр Колпакиди - Двойной заговор. Сталин и Гитлер - несостоявшиеся путчи [с иллюстрациями]

О том, насколько серьезным было положение, косвенно говорит следующий факт: бросив все дела, члены Политбюро разъехались по стране руководить процессом выкачивания хлеба. Уже 1 января Молотов был в Мелитополе — и новогоднего праздника не пожалел. В середине января — на Урале. В то же время Сталин выехал в Сибирь. На совещаниях партийного актива он требовал и требовал самого широкого применения к крестьянам, отказывавшимся продавать хлеб, 107-й статьи УК, предусматривавшей лишение свободы с конфискацией имущества за «злостное повышение цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок». Причем применять эти меры не только против кулака, но и против середняка, что несколько не совпадало с классовой теорией, зато полностью совпадало с экономической практикой.

«Особые репрессивные меры» были, в общем-то, пока довольно мягкими. Самыми распространенными методами стали усиленные сборы по платежам, описывание и распродажа имущества недоимщиков. Во многих селах проводились сплошные обходы и обыски крестьянских дворов. Продотряды заручились поддержкой бедноты простым и старым способом — за помощь было обещано до 25 % конфискованного хлеба. Однако масштабы привлечения к собственно уголовной ответственности были невелики. За первую половину 1928 года в Сибири было осуждено всего чуть более 2 тысяч крестьян, в целом по стране — около 10 тысяч.

Все эти меры, получившие название «урало-сибирского метода хлебозаготовок», возымели действие. Крестьяне стали сдавать зерно. Но не все и не всегда. Нажим властей, почти сразу же на низовом уровне автоматически сбившийся на методы 20-го года, вызвал естественную реакцию в духе того же года — вооруженные выступления крестьян. В первый год они еще не были массовыми. Например, в той же Сибири их насчитывалось всего 13, и участвовало в них от 15 до 200 человек.

В очень трудном положении оказались сельские коммунисты. С одной стороны, они были коммунистами, понимающими политику партии и обязанными ее проводить. С другой стороны, они все-таки крестьяне. Каждый из них стоял перед тяжелым выбором. Это был тот случай, когда отсидеться в стороне было просто невозможно. Впоследствии во главе вооруженных крестьянских восстаний нередко оказывались сельские коммунисты.

А летом 1928 года начался весьма специфический процесс, можно сказать, сталинское ноу-хау, тот метод, которым он отбирал для дальнейшей работы кадры, которые решали все. Но для начала вернемся назад в нашу историю и вспомним один старый исторический анекдот.

Как-то раз император Павел стоял у окна своего дворца и смотрел на площадь. Как раз в тот момент мимо дворца шел пьяный. И царь в шутку сказал приближенным: «Смотрите-ка, идет мимо царского дворца и шапки не ломает». Приближенные поняли шутку государя как руководящее указание. На следующий день на каждом входе на площадь были поставлены городовые, которые строжайшим образом велели каждому прохожему снимать шапку. Народу это не понравилось, но в конце концов побились-побились и приучили.

Как-то раз в зимний морозный день император опять стоял у окна и обратил внимание на то, что все проходящие по площади снимали шапки. «Зачем они это делают?» — спросил он у приближенных. «Так вы же сами, Ваше Величество, приказали!» «Кто, я?!» — воскликнул потрясенный император. На следующий день у входов на площадь снова поставили городовых, которые велели каждому входящему ни в коем случае не снимать шапку перед царским дворцом. Причем отучить народ шапки ломать было куда труднее, чем приучить.

Явление сие, а именно, излишнее рвение низовых исполнителей, получило название «административного восторга». Такой «восторг» в русской реальности присутствовал всегда, но на сей раз он был помножен еще и на «гражданский синдром». Репрессивные органы любого ранга, от ГПУ до комбеда, были насыщены и перенасыщены не нашедшими себе применения в мирной жизни «кровью умытыми». Чем ниже уровень, тем небрежнее кадровый отбор, тем больше откровенной сволочи, которая, мало того что была сволочью, так еще и прошла гражданскую войну, привыкла к насилию и, сатанея от безнаказанности, от чрезвычайных мер очень быстро перешла к беспределу. Сталин прекрасно понимал эту особенность своих кадров, называл ее «болячкой партийно-советской работы». Но других кадров у него не было.

Мы полагаем, что по этой причине, а вовсе не из-за сталинского лицемерия, любая «чрезвычайная» кампания после ее окончания неизменно сопровождается карами в отношении излишне ретивых исполнителей. Так сказать, сначала развязать руки, справиться с противником с помощью «отморозков», а когда они по ходу кампании обнаружат себя, потом ликвидировать и их тоже. Метод жестокий и циничный, но чрезвычайно эффективный. Такая политика началась как раз летом 1928 года, когда в той же Сибири в порядке выправления «перегибов» были освобождены 494 осужденных и возбуждено 801 уголовное дело против исполнителей, совершивших злоупотребления при хлебозаготовках. После этот прием был повторен неоднократно. Идеальных людей в результате этой селекции вывести не удалось, но, сменив несколько поколений исполнителей, к концу 30-х годов Сталин получил кадры, которые более менее выполняли то, что им говорят, а не то, чего душа просит.